Александр II

Соловьев после окончания университета служил в министерстве государственных имуществ; родовитый и состоятельный Самарин, оставив мечты о профессорском поприще, поступил на государственную службу в министерство внутренних дел, где занимался устройством «быта» лифляндских крестьян. Семенов помимо службы находил время и для занятий наукой: как и братья Милютины, активно участвовал в заседаниях императорского географического общества; князь Черкасский не служил, занимался хозяйством в деревне, в тишине и покое обдумывая вопросы нынешнего крестьянского положения. Переехав в 1850 году, после женитьбы на Екатерине Васильевне Васильчиковой, в Москву, он написал для «Московского сборника» статью «Юрьев день», плод своих долгих раздумий и обсуждений с московским кружком славянофилов. Статья была запрещена цензурой как «особо опасная», и распоряжением Закревского князь был подвергнут полицейскому надзору.

Правда, более других из названных лиц пострадал Самарин. Двухлетнее пребывание его в Прибалтийском крае показало ему тяжесть положения эстов и латышей у немецких помещиков, опасность насильственного присоединения всех жителей к православию, притеснение русских купцов и крестьян. В 1848 году он писал К.С. Аксакову: «Систематическое угнетение русских немцами, ежечасное оскорбление русской народности в лице немногих ее представителей – вот что волнует во мне кровь, и я тружусь для того только, чтобы привести этот факт в сознание, выставив его перед всеми». В 1849 году Самарин публикует свои «Письма из Риги», враждебно встреченные в высших бюрократических сферах. Недовольство вызывали осуждение немецких баронов, генерал-губернатора князя Суворова, державшего их сторону, и самый резкий тон писем. За «разглашение служебной тайны и возбуждение вражды немцев против русских» Самарин был подвергнут дисциплинарному взысканию, заключению в крепость, из которой вышел через 12 дней лишь благодаря личному вмешательству императора. Службу ему дали в Симбирске.

«Неужели не начнется такого дела, – писал он своей заступнице при дворе А.С. Смирновой, – которому бы можно было посвятить себя, зная наверно, что оно будет иметь результаты. Я бы охотно стал в самые последние, задние ряды. Шевелится один такой вопрос – это уничтожение крепостного состояния. Если бы дожить до этого времени!»

Все они ждали этого, но – увы! – продолжалось в России господство голубого цвета.

Голубые мундиры жандармов были приметны. К ним слеталось немало самой презренной публики с кучей доносов. Доносы прочитывались и большей частью отбрасывались, но не все. Во-первых, надо же было оправдывать свое существование, а во-вторых, слишком опасны были иные…

6 декабря 1848 года, во время большого выхода в Зимнем дворце, после прохождения царской семьи генерал Дубельт подошел к начальнику штаба гвардейского корпуса генерал-лейтенанту Витовтову с вопросом:

– Что же не присылаете ко мне гренадерского полка поручика Жеденева?

– Непременно распоряжусь, – ответил Витовтов, понятия не имевший, в чем дело.

Гренадерский полк входил во 2-ю гвардейскую дивизию, командиром которой был наследник Александр Николаевич, и Витовтов поспешил предупредить его о странном вопросе Дубельта.

«Какое дело господам жандармам до гвардейских офицеров?» – недоумевал наследник. Первым его побуждением было приказать неизвестному ему Жеденеву не являться к Дубельту, но он этого не приказал. Дело могло дойти до батюшки, а тот не любил, когда кто-либо вмешивался в дела сыска.

– Допросите его сами, генерал, – сказал Александр Витовтову, – ну а потом… пусть отправляется к Цепному мосту.

8 декабря, по возвращении из караула, поручика Жеденева вызвали в штаб гвардейского корпуса. Опасаясь каких-либо нарушений по службе, он прибыл туда недоумевая, но получил лишь приказ явиться к начальнику III Отделения графу Орлову.

– Вы знаете, где живет граф? – любезно спросил его генерал Витовтов, как будто сговаривался ехать вместе на вечер.

– Так точно, ваше превосходительство.

– Отправляйтесь.

В огромном сумрачном кабинете за массивным столом сидел граф Орлов. Слева от него – генерал Дубельт, справа – старая полицейская ищейка Яков де Санглен. На столе, покрытом зеленым сукном, пылали свечи в двух массивных серебряных подсвечниках.

Проследовали формальные вопросы: кто вы? где воспитывались? где кончали курс наук?

– Знаком ли вам этот человек?

Из темного угла к столу вышел вертлявый юноша с румяным личиком, белокурыми кудрями и ясной улыбкой на губах. Но следы потасканности были видны на его лице, льстивость и угодливость.

Растерявшийся Жеденев был офицером, каких много, без больших связей и больших доходов, исполнительный, аккуратный, верный долгу и присяге, любящий сын и добрый товарищ. Он ничего не понимал.

– Не имею чести быть знаком.

– Помилуйте, мы с вами хорошо знакомы! – бойко и нагло заговорил белокурый. – Видались, и не раз!