Александр III. Заложник судьбы

26 мая, в день Вознесения Господня, торжественно освящался храм Христа Спасителя – самый большой собор русской православной церкви, строившийся 44 года на пожертвования народа в честь победы русского воинства над Наполеоном. Кроме государя и государыни, членов Романовской династии, присутствовали коронованные персоны Европы, главы дипломатических миссий, министры и простые русские люди. Храм был до отказа наполнен. В северной крыльце стояли ветераны Отечественной войны 1812 года, – их оставалось уже немного. После молебна Александр III беседовал с ними и каждого наградил Георгиевским крестом – знаком высшей воинской доблести. Декабристу М. И. Муравьеву-Апостолу был возвращен Георгиевский крест, отобранный у него Николаем I в 1825 году.

Впоследствии, вспоминая коронационные торжества, Александр признался Марии Федоровне: «Вечное благодарение Господу, благословившему этот священный день для нас и всей России, которая с таким трогательным участием ждала и встретила великое событие и доказала изумленной Европе, что Россия самая святая, и каковой, дай Бог, ей оставаться вечно! Да, хорошее и отрадное это было время в Москве».

XXXX

Состояние судебной власти не устраивало Александра. Несменяемость и независимость судей, институт присяжных поверенных – эти европейские новшества, по его мнению, были чужды русскому человеку, не соответствовали национальному характеру и привели к повальному взяточничеству, коррупции, лживости среди судебных чиновников и присяжных. Для Александра законами были библейские заповеди: не убий, не прелюбодействуй, не укради; судебная же реформа 60-х годов уводила законодательство от этих основополагающих принципов в лабиринты софизмов, заволакивая истину туманом адвокатского красноречия.

Взгляды императора разделял К. П. Победоносцев, говоривший в письме к нему: «Люди, создавшие у нас судебные учреждения, сами не знали, что делали; но они успели раздуть и прославить свое создание – и во мнении нашего невежественного общества, и во мнении ближайших советников покойного государя. В Европе признается несменяемость судей, но они не бесконтрольны, и есть на них управа. Суд служит, как и должен служить, необходимым и крепким орудием государственной власти для охранения закона, для поддержания основных начал управления и порядка, для наказания виновных. У нас – не было и нет судебного сословия. Крепких и опытных деятелей очень мало, приходится ставить повсюду неопытных, а иногда и вовсе неумелых».

Газеты «Московские ведомости» и «Гражданин» также требовали немедленной контрреформы судебной власти. Победоносцев предложил план постепенного исправления недостатков, и Александр принял его. Решения он принимал, руководствуясь голосом совести, так что, случалось, лично отменял смертный приговор или смягчал меру наказания осужденным. Иногда дело не доходило и до суда. Узнав, что мичман флотского экипажа Григорий Скворцов, замешанный в деятельности подпольной группы, искренне раскаялся, император распорядился выпустить его на волю, не подвергая судебному преследованию. Когда доложили, что в полицейском участке ненормальный мужчина плюнул на его портрет, и его посадили, Александр возмущенно произнес: «И мне еще надо кормить его шесть месяцев!» Ненормального выпустили.

Был и случай, сохранившийся как исторический анекдот. Солдат Орешкин, напившись в трактире, начал буянить, ему указали на висевший портрет императора, пытаясь хоть так пристыдить, но пьяный ответил: «Плевал я на ваши портреты!» Был арестован, завели дело; Александр ознакомившись с делом, начертал на папке: «Дело прекратить, Орешкина освободить, впредь моих портретов в кабаках не вешать, передать Орешкину, что я на него тоже плевал».

Врожденное чувство юмора очень помогало Александру, и это хорошее качество передалось его младшему сыну. Чтобы Мишка не лез под струю, когда поливают клумбы, Александр окатил его водой. Мишка в долгу не остался: отец высунулся в окно покурить, сын взобрался этажом выше и вылил на голову Александра полный кувшин.

По указу императора была учреждена специальная комиссия под председательством великого князя Владимира Александровича, занявшаяся кардинальной переработкой «Учреждения об императорской фамилии». Роскошь огромного числа великих князей и княгинь было уже не под силу обеспечивать государству; император сказал Владимиру:

– Оставить все, как есть, это значит пустить по миру собственное семейство. Я знаю, что все это поведет к неприятностям, но у меня их столько, что одною больше – нечего считать; я не намерен все неприятное оставлять своему сыну.

Владимир с ним согласился:

– Прерогативы членов царствующего дома делаются достоянием слишком многих, а это не содействует поддержанию в народе уважения, с которым он относится к семейству своего монарха.