Александр Керенский. Демократ во главе России

В судьбе каждого человека есть взлеты и… не обязательно падения, есть просто обыденная жизнь с надеждой на возвращение чудесного чувства взлета – полета души. В жизни Керенского не было падений, что может показаться странным людям, знающим его биографию, тем более по советским источникам. Он ошибался, в конце жизни признавал: «Мы были наивны», его предавали, обманывали, но он упрямо шел к своей цели и добился ее, пусть ненадолго, и потом, как увидим, остался верен своим идеалам. Падения в полном смысле этого слова, когда он стал безучастным к жизни, – такого с ним не было. До последних дней. Человек может быть немыслимо счастлив даже день, два, неделю, месяц, год… Александр Федорович познал истинное счастье. Он писал: «Воспоминания о первых неделях существования Временного правительства связаны с самым счастливым временем моей карьеры». Возможно, он укорачивает этот период. А победы в труднейших политических процессах? А работа в Совете рабочих и солдатских депутатов? Ведь это он писал первое свое воззвание: «Вчера, 27 февраля, в столице образовался Совет рабочих и солдатских депутатов из выборных представителей заводов и фабрик, восставших воинских частей, а также демократических представительств и групп. Совет, заседающий в Государственной Думе, ставит своей задачей организацию народных сил и борьбы за окончательное упрочение политической свободы и народного правления в России» (приводится в сокращении).

Молодой политик смутился, но в душе был безумно рад, что делегаты просили именно его составить это воззвание: «Александр Федорович, просим! Кто же еще, как не вы!», «Сам Бог велел! Не откажите! Мы вам верим!», «Будьте добры!»

Через несколько дней он вошел в первый состав Временного правительства, сделал шаг вперед, как казалось ему и всем. Он не мог заглянуть в слишком далекое и обманное будущее. Но если бы остался в Совете, как Чхеидзе, то, как человек принципиальный и культурный, по всей вероятности, возглавил бы этот орган, и Ленину потом трудно было бы обвинить его в каких-либо грехах: он отнюдь не меньшевик, человек из народа, любившего его, верившего ему, демократ до мозга костей. Но он вошел в правительство, которое Ленин называл чисто капиталистическим. Возможно, Советы пошли бы за Керенским, а не за Лениным. Но это предположение из области «если бы». Из одиннадцати членов правительства десять принадлежали к либеральным и умеренно консервативным партиям. «Я был единственным социалистом, и вскоре газеты стали практически называть меня „заложником революции“. Это определение нисколько не смущало Александра Федоровича. Большевистская печать считает введение его в правительство уступкой буржуазии народным массам и приводит в качестве подтверждения этого факта фрагмент из воспоминаний В. В. Шульгина о разговоре министра земледелия кадета Шингарева с товарищами по партии, состоявшемся накануне революции:

«– Если на нас свалится власть, придется искать поддержки, расширяя прогрессивный блок налево…

– Как вы себе это представляете?

– Я позвал бы Керенского.

– Керенского? В качестве кого?

– В качестве министра юстиции, допустим… Надо вырвать у революции ее главарей… Из них Керенский – все же единственный… Гораздо выгоднее его иметь с собой, чем против себя».

Александр Федорович не чувствовал к себе какого-то предвзятого или снисходительного отношения со стороны других министров. Испытывал истинное уважение к председателю правительства князю Львову, ведущему свое происхождение от древнего рода Рюриковичей, семьсот лет правивших Россией. Несмотря на это, он всю жизнь пытался улучшить участь крестьян, боролся за их право участвовать в политической жизни страны, выступал против разлагающейся монархии. Этим он вызвал закономерное озлобление со стороны генерала Воейкова, отражающее отношение к новому режиму. Генерала раздражало то, что радовало Львова: «Мы можем считать себя счастливейшими людьми…», «Поколение наше попало в наисчастливейший период русской истории…» Князь был истинным гражданином своей страны, обладал выдающимся организаторским талантом и пользовался огромным моральным авторитетом. В этом глубоко религиозном человеке было что-то славянофильское и толстовское, замечал Александр Федорович, приказам он предпочитал убеждение и на заседаниях кабинета всегда побуждал всех к согласию. Его часто обвиняли в слабоволии, что было абсолютно безосновательным. Он слепо верил в неизбежность триумфа демократии (впрочем, как и Керенский), в способность русского народа играть созидательную роль в делах государства. И не уставал на людях и в частных разговорах повторять слова: «Не терять присутствие духа, сохраняйте веру в свободу России».