Александр Македонский

Так что кто упрекнет Александра в том, что он дерзнул объединить несоединимое, не обладая еще тем опытом, который пришел позднее? Мы не станем сейчас ставить вопросы, было ли это предприятие бессмысленным в его время; насколько завоевания, необходимые для этого, пусть и совершаемые с лучшими намерениями, неизбежно вызывали сопротивление; сколько тяжких жертв этот план требовал со стороны уже сложившихся обществ. Все эти вопросы встанут перед нами впоследствии — в том же порядке, как они появлялись по воле или же против воли царя.

Но когда он преклонил колена перед телом своего противника и так бережно укрыл покойного плащом, не было еще никаких вопросов и никаких проблем, был создан только образ любви и добра в его всеохватывающей широте. А когда он поднялся, то был уже Великим царем, Ахеменидом, персом, который впредь щедро награждал за преданность Персии и мстил за ее поношение. Он ведь никогда не был вполне македонянином, так что вряд ли мог стать совершенным персом, да этого и не требовалось. Александр был в первую очередь Александром, собственная титаническая сила которого влекла его к тому, чтобы упразднить старые миры и создать новый. Для иранцев, пожалуй, он мог бы стать национальным царем по крайней мере настолько, насколько был к этому способен по своей сверхнациональной сущности, иначе говоря, в рамках мировой державы и ее интересов. Так повелевал ему не только холодный разум, но и сердце, движимое велением минуты. В этот час Александр, может быть, и на самом деле испытал почти самозабвенную любовь, и этот часто столь мрачный мировой демон предстает здесь перед нами как истинный образ света, как герой милосердия.

Александр отправил тело своего предшественника в Персию для торжественного погребения, со всеми царскими почестями в скале персепольской царской усыпальницы. Этот акт милосердия был образцом рыцарства. Не отказав в последних почестях своему врагу, Александр поступил так, как некогда Ахилл с Гектором и Одиссей с Аяксом, т. е. как настоящий эллин.

В ГИРКАНИИ

Безостановочное преследование было закончено, и, как полагала армия, война тоже. Судьба Великого царя свершилась, победа казалась полной, и побежденный уже не стоял на пути. Чары рассеялись, люди снова могли чувствовать, надеяться; проснулись их постоянно подавляемые желания. Старые воины рассчитывали, что поход окончен: они верили в то, что казалось им очевидным.

Невинная вера простодушных сердец! Тем более серьезно приходилось с ней считаться Александру. Привязанность к родине вступила в столь тяжкое противоречие с его вселенским чувством, что возникало опасение, совместимы ли они вообще. Он уже чувствовал, что раскрывается бездна, которая разорвет надвое то, что кажется очевидным. Или, может быть, он угадывал другое — то, что дело идет, в сущности, о двух свободах: о естественном праве каждого или о притязаниях одного и единственного на божественную власть? Ощущал ли он скрытое неудовольствие, боялся ли молчаливого осуждения? Как бы то ни было, он решил снова увлечь войско, отнять у него надежду и волю: внушить ему свою безумную мечту.

Без промедления созвал он воинов на войсковое собрание Мы не знаем, развивал ли он перед ними мысль о праве наследования, упоминал ли о долге преемника персидского царя отомстить за своего предшественника предавшему его слуге.

Во всяком случае он, несомненно, рассуждал как полководец: давал оценку военного положения, говорил о сопротивлении, которое под предводительством Бесса снова набирает силу, грозит на Востоке. Источники сохранили подлинные слова Александра: «До сих пор вы были для людей Востока страшным призраком. Если вам здесь ничего не надо и вы хотите только, произведя смятение, уйти домой, они овладеют вами, как женщинами». Этой мыслью — завоевания обязывают к созиданию — царь выдал свою глубокую тайну. И еще приводятся такие слова: «Если бы хватило друзей и добровольцев, македоняне подчинили бы мир». Это пожелание было высказано и отражено в отчете о войсковом собрании, который Александр направил в Македонию, чтобы обосновать продолжение войны. Уже тогда слова «весь мир», «вся ойкумена» стали обозначать конечную цель политики будущего[191].

Против аргументов, высказанных за продолжение войны, никаких возражений быть не могло. К тому же Александр околдовывал людей силой своей внутренней страсти[192]. И войско снова попало в сети Александра-волшебника; более того, оно ликовало, радуясь своей самоотверженности. А он, одолев своеволие македонян, уже обдумывал следующую цель — сломить не только последнее сопротивление врага, но и своеволие персов, завоевав их сердца.