Александр Македонский

Македонии было чуждо обожествление правящих царей; согласно древним традициям лишь умершим властелинам оказывались почести как героям. Правда, Филипп во время последнего свадебного празднества приказал, чтобы его статую пронесли сквозь толпу вместе со статуями двенадцати богов, как бы приравнивая себя к бессмертным. Это произошло, наверное, под греческим влиянием, ведь уже в Эресе греки посвятили алтарь Зевсу-Филиппиосу, а Исократ обещал Филиппу бессмертие в награду за объявление войны персам. Но для Филиппа все это означало, вероятно, не больше чем еще один драгоценный камень в короне Македонии. Ему и в голову не могло прийти променять родовое царство, полученное по праву наследования, на царство, полученное по божественному праву.

Именно в этом и состояла главная трудность, возникшая перед Александром. Македоняне очень хорошо понимали, что для него новый титул означал конец прежней царской власти. Этим и объясняется их сопротивление и отрицательное отношение Антипатра к обожествлению Александра. До тех пор, пока Антипатр оставался правителем, надеяться на изменение отношения к апофеозу не приходилось. Одного этого было уже достаточно, чтобы сместить Антипатра. От его преемника Кратера можно было ожидать и терпимости, и помощи в вопросе о признании божественности царской власти. Но пока Александр терпеливо выжидал. Согласно одному источнику, он, находясь еще в Индии, попытался добиться, чтобы его матери Олимпиаде оказывали божеские почести. Однако, по-видимому, если это сообщение вообще достоверно, и в этом он не достиг успеха[360].

Большие надежды возлагались на Грецию, где всегда чтили героев, а Геракла даже причислили к богам. Основатели городов и новых государств удостаивались таких же почестей. Агесилай отказался от божеских почестей, которые ему предложили в награду за помощь Фасосу, но Лисандр охотно принял их от ионийских олигархов. Вообще, у греков творец, гениальный человек почитался если не богом, то «существом, преисполненным бога и руководимым им». Все это, конечно, в полной мере относилось и к Александру. Ведь он был и основателем городов, и спасителем, а присущий ему творческий дар не знал себе равного ни в ком из смертных. Поэтому города Ионии уже давно начали оказывать ему божеские почести.

Однако все приведенные выше случаи апофеоза были лишь внешним выражением более глубоких изменений: творческое начало постепенно угасало в греческих городах. Способности и таланты наблюдались лишь у отдельных выдающихся личностей. Только они могли подняться над злосчастной раздробленностью, над убожеством мелких группировок, над мизерней, мелкой враждой. Эти личности являлись как бы вестниками будущего, воплощением божественного разума. Аристотель говорил: если бы появился человек, настолько превосходящий всех своими способностями и политическим даром, что возвысился бы над всеми, его следовало бы рассматривать как часть государства. Среди смертных он был бы подобен богу, не подчинялся бы никакому законодательству и сам был бы законом[361]. И разве подобные взгляды не подготавливали наилучшим образом почву для того, чтобы обесценить гегемонию и узаконить новую автократию путем оказания ей божеских почестей?

Поэтому Александр не приказывал, а лишь настойчиво требовал. Не к царю должны были относиться эти почести, а к сверхчеловеческой личности. К тому же каждому государству предоставлялось право решить этот вопрос по собственному разумению. Ведь речь шла о вере, а вера, хотя бы формально, нуждается в свободе воли. При этом Александр собирался вновь применить добровольное принуждение, к которому он часто прибегал.