Александр Македонский

Мятеж грозил разрушить все надежды Александра на великую войну с персами, более того, на его стремление занять ведущее положение в мире. Если Александру придется ограничиться только Македонией, то его власть будет не больше власти любого варварского владыки. Только соединение македонской короны с гегемонией в Элладе придавало его действиям истинное величие. Ведь Александр не был еще тем всепобеждающим героем, которым стал впоследствии. Лишь завоевав мир, мог он пренебречь своей ролью гегемона.

Как и год назад, царь надеялся, что одно его появление удержит греков от открытой враждебности. В двух следовавших друг за другом военных походах его армия предельно устала, но Александр все же сумел поднять дух воинов и заставить их двигаться форсированным маршем. Они шли, «не останавливаясь»[62], и в течение двух недель ежедневно проходили по 30 километров. Войско шло быстрее, чем поступали известия о его приближении. Внезапно оно оказалось в сердце Греции, под стенами мятежных Фив.

Царь рассчитывал, что его молниеносное появление образумит греков. Он хотел победить без оружия, не желая пятнать репутацию гегемонии кровопролитиями и насилиями. По-видимому, он учитывал тот факт, что эллинов обманули ложные слухи. И в самом деле, пелопоннесцы сразу же прекратили враждебные действия, да и Афины повели себя выжидательно. Таким образом, фиванцы оказались без той поддержки, на которую надеялись. Даже наоборот: фокидцы и жители маленьких городов Беотии, подобно жадным волкам, устремились к Фивам, чтобы насладиться мщением и рассчитаться с угнетавшим их государством. На этот раз они исполнили свои союзнические обязательства с большей для себя выгодой. С их помощью Александр сумел созвать нечто вроде чрезвычайкой сессии совета Коринфского союза и действовал как бы по воле союзников.

Но упрямые фиванцы не уступали. Они помнили о своем успешном сопротивлении Спарте и о былом союзе с персами. При этом они не хотели вспоминать, как их осуждали потом за разрушение Платей и Орхомена и особенно за то, что они предложили тогда разрушить и Афины.

Александру не оставалось ничего другого, как решить спор силой оружия[63]. Он максимально приблизился к запертому в крепости македонскому гарнизону. От осажденных его отделяли только укрепления. Если бы удалось прорвать их, он соединился бы с осажденными македонянами. Александр все еще колебался, вызывая этим недовольство как греческих союзников, так и наиболее честолюбивых македонских военачальников. Когда один из них, Пердикка, решил, что момент благоприятствует нападению, он дал знать своему войску, не дожидаясь приказа юного царя. Этот смелый поступок вначале принес Пердикке успех, но при продвижении его войско попало в клещи, а затем и вовсе было оттеснено за пределы укреплений в открытое поле.

Между тем Александр подвел свою армию к месту боя и поддержал наступление Пердикки только легковооруженными воинами. Тяжелую пехоту он не ввел в дело. Когда воины Пердикки бросились назад, а торжествующие фиванцы перешли в наступление и даже открыли ворота, чтобы преследовать отступающих, царь понял, что пробил его час. Он ввел в бой все свои силы, оттеснил врага к воротам Фив, и вслед за бегущими фиванцами вошел в город. Между тем не участвовавшие в преследовании македоняне поднялись на незащищенные стены и тоже ворвались в город. Улицы, площади и дома превратились в поля сражения. Началась страшная резня отчаянно защищавшихся фиванцев. Больше всех зверствовали греческие союзники Александра, не щадя ни женщин, ни детей. 6000 человек пали жертвой этого побоища. Затем Александр приказал прекратить бессмысленную бойню.

Как и раньше, царь делал вид, что военные действия ведутся по решению союзного совета, и предоставил синедриону вынести решение о судьбе Фив. Сами греки произнесли жестокий приговор: жителей продать в рабство, город разрушить до основания, а землю разделить между соседями. В крепости должен был остаться македонский гарнизон. Этот приговор не коснулся только дома и потомства великого Пиндара, а также македонских ксенов.