Александр Македонский

Во время осады Тира пришло второе письмо. Как раз в это время Статира, супруга Великого царя, плененная в битве при Иссе, скончалась при родах. Александр искренне скорбел о ее смерти, хотя никогда не видел ее лица[133]. Вероятно, тревога об этой жене и о других членах семьи побудила Дария написать второе письмо. Существовало и другое соображение. Хотя ответ Александра был однозначным, перс истолковал его в духе принятого на Востоке обычая вести переговоры. Он считал, что Александр запросил много, чтобы потом умерить свои требования. То, что македоняне не стали его преследовать, повернули к Финикии и осадили Тир, задержавшись у этого города на многие месяцы, как будто подтверждало это предположение. Экстремальные требования Александра, казалось, не соответствовали его истинным намерениям. По мнению персов, ему нужен был только район Средиземного моря.

Так как Дария интересовал Восток, а не Запад, он обратился к Александру с новым, поистине грандиозным предложением. Он готов был разделить свое государство, уступив Александру средиземноморскую часть до самого Евфрата, т. е. Малую Азию, Сирию и Египет, поделить с ним свой царский трон и отдать ему в жены дочь. Взамен он рассчитывал вернуть попавших в плен близких. Таково было содержание второго письма.

Предложение Дария имело поистине мировое значение. Его продиктовали не мелкие интересы заурядной личности, а мудрый разум государственного деятеля. Земли до Евфрата входили в регион Средиземноморья, где в будущем сложились эллинистические государства. И действительно, в позднеэллинистическо-римскую эпоху область Евфрата служила границей между Средиземноморьем и Азией. Кроме того, Дарий предлагал тот максимум, который, с точки зрения Филиппа, был разумной целью завоеваний.

Легко себе представить, какое волнение вызвало предложение Дария в лагере Александра, и прежде всего в кругах македонских военачальников. Ведь персидский царь выступал как бы единомышленником Филиппа, развивая перед Александром идеи его отца. Из находящихся в македонской армии греков лишь небольшая часть была в состоянии понять значение того, что предлагал Дарий. Остальные же были одержимы жаждой мести и ставили перед собой цель полного уничтожения Персидской империи. Среди них, вероятно, был и Каллисфен.

Александр снова созвал совет, но на этот раз он был настроен иначе, чем несколько месяцев назад, в Марафе. Парменион вернулся из Дамаска. Со страхом убедился он в серьезности намерений царя. Верный приверженец идей Филиппа, он выступил в их защиту, руководствуясь своим жизненным опытом и трезво оценивая ситуацию. Это был один из самых острых моментов в жизни Александра. Седой военачальник сказал: «Если бы я был Александром, то принял бы предложение». В глазах юного царя такое решение перечеркивало результаты всей войны, все его победы, лишало его Персидского царства, которое он уже видел своим; отнимало у него мечту о мировом господстве. Здесь столкнулись сторонники двух противоположных позиций: с одной стороны, умеренность, с другой — беспредельные, разрушающие все границы устремления. Совет старца оскорблял все самое возвышенное и сокровенное в природе гения, и поэтому в ответ прозвучало: «Я поступил бы так же, если бы был Парменионом». Так впоследствии Каллисфен передал этот спор. Хотя на совещании было сказано значительно больше, эти слова, вероятно, были произнесены именно так, как их приводит греческий историк. Они предрешили судьбу греков, а также судьбы Запада и Востока на много столетий вперед.

При этом не следует забывать, что на совете никто, кроме царя, ничего не решал. Если кто-нибудь и возражал царю, тот еще более настаивал на своем. В характере Александра скрывалось нечто большее, чем простое упрямство или своеволие властителя. Царь сохранил верность самому себе, когда принял решение отклонить предложение персов. Дарий, со своей стороны, понял, что он должен готовиться к последней, решительной схватке.

В лагере македонян тоже поняли планы царя. Но даже те, кто относился к ним настороженно, считали, что Александр хочет покорить Азию и присоединить ее к своему государству, оставаясь все же македонским царем. Они не могли себе представить, что он вовсе отказался от идеи македонского господства. А так как они не знали действительных планов Александра, то еще не воспринимали его упорство за сложившееся мировоззрение. Пока еще оставалась надежда, что царь удовлетворится полным разгромом противника, а в более зрелом возрасте умерит свои притязания. Ведь в первом письме Александр все-таки не лишал Дария некоторой надежды остаться господином на Востоке — правда, в качестве вассала нового царя Азии.