Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

Вот и Птолемей утолял сердце долей дружбы по совету великой Сафо. Была еще одна довольно тщеславная причина: ему ни за что не хотелось превращаться из объекта зависти в объект жалости или злорадства. Она моя, она со мной, а вы облизывайтесь дальше! И продолжал тискать ее на людях и душить своими заботами, создав миф о ее житейской непрактичности. Таис не развенчивала его, понимая, насколько Птолемею важно думать именно так. У каждого своя легенда, своя спасительная ложь. Таис щадила людей, искала и находила в них хорошее. А если не находила, то не обличала, а просто отходила в сторону.

Иногда, сидя с Птолемеем и бросая укромные взгляды на Александра, разговаривая наяву с Птолемеем, а в мыслях с Александром, Таис по-хорошему завидовала Геро, которой не надо было скрывать свои отношения с Неархом. А отношения были прекрасные — ровные, добрые, без излишних страстей, но при этом достаточно нежные. Юмор Неарха и ирония Геро дополняли и подпитывали друг друга, да и внешне они были красивой парой и умели создавать вокруг себя атмосферу довольства и гармонии. Геро обронила как-то, что решила на все времена связать свою жизнь с Неархом.

— А он об этом знает? — поинтересовалась афинянка.

— Зачем? — удивилась Геро. — Если бы знал, бежал бы уже от меня куда подальше. Ты же знаешь, как они боятся «оков». Пусть лучше не догадывается, что я его уже оковала. Мужчины все равно что собаки: если хочешь привязать их к себе, нельзя держать их на привязи.

Таис была рада за подругу и рада ей, тому, что их дружба устояла перед разлуками и расстояниями, и судьба свела их снова, пусть бы навсегда. А Александр любил Геро уже только за то, что ее любила Таис. Мудрая Геро была единственной поверенной и помощницей в их любви, выручала их, брала на себя бытовую сторону их отношений. Александр селил подруг в самом глухом углу лагеря, насколько в этом муравейнике вообще можно было найти укромный угол. Ему нравились эти тайные игры, как и игры вообще. Видимо, он не наигрался в прятки в детстве, решила Таис про себя. Мужчины подчас те же мальчики, а Александр был типичным мальчиком. Однажды Таис в шутку стала рассказывать-фантазировать, каким Александр был ребенком: первый заводила, первый драчун, точил самые острые палочки, лазал на самые высокие деревья, был самым ловким игроком в мяч, самым метким стрелком, непослушным и своевольным, Гефестион кивал и посмеивался.

— Один раз отец меня даже выдрал, — признался Александр.

— Да, это когда тебе Кербер жизнь спас. Вот уж точно ужасное сочетание: отчаянный и бестолковый по малолетству, — покачал головой Гефестион.

И Александр рассказал малоизвестную историю, как лет в 12 решил пойти на волков с одной-единственной собакой Кербером и Гефестионом в придачу. Собака была одна, а волков много. Пес погиб, дети спаслись на дереве, просидев там всю ночь в окружении волков. Их нашли под утро, узнав от друзей об этом испытании мужества, столь типичном для Александра.

— Отец меня то бил, то плакал от радости, что я жив. Я же уперся, не ел три дня в знак протеста, даже решил уйти из дома. Родители жутко ругались: «Вот, твой сынок!» — «Вот, твое воспитание!» — «Не ребенок, а наказание…»

— Чем же кончилось? — спросила Таис.

— У родителей? Бурная ругань в то время кончалась у них не менее бурной любовью…

— А с тобой как кончилось?

— Переупрямил всех. Отец извинился.

— А если бы не извинился?

— Я бы умер голодной смертью. У меня отец был умный, он знал, что меня надо сохранить для будущих подвигов, — пошутил Александр. — Надо признать, я ужасным ребенком был. Бабушка меня иначе, как «стихийное бедствие», не называла. Как я вообще не полным уродом вырос при таком противоречивом воспитании! Хотя, какая бы тоска из меня получилась, будь я послушным и рассудительным.

Со времен Исса прошло более полутора лет, за которые его армия, за вычетом мелких столкновений, не участвовала в крупных операциях. Царь прекрасно знал, насколько опасна праздность для морального духа армии и взаимоотношений людей, вынужденных жить скученно и бездеятельно долгое время. Он пытался бороться с этим. Он заставлял их разыгрывать сражения, устраивал спортивные состязания, привлекал к восстановлению города, заботился об их развлечениях. Самыми любимыми были театральные постановки — пошлые и разнузданные, вызывавшие грубый хохот, который был хорош уже тем, что высвобождал их эмоции и очищал души не хуже, чем утонченная трагедия.