Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— Да, во сне это длится дольше, чем в жизни, — опять рассмеялся Александр. Он, как видно, пока не был настроен заражаться сентиментальным настроением Таис. — Хорошо, что поспала, я тебе спать не дам, я на всю ночь.

Сердце Таис подпрыгнуло и перекувыркнулось несколько раз от радости.

— А ты такая теплая, такая… жаркая. Какие у тебя сны, однако… — Он провел рукой по ее груди, и она вздрогнула.

— А тебе никогда не снится, что ты меня любишь? — спросила Таис.

— Ну, еще бы! Это когда я сплю сутки напролет. — Он опять засмеялся, и в свете масляных ламп блеснули его зубы, глаза и даже кожа округлившейся в улыбке свежевыбритой румяной щеки.

— Я умру без тебя, — с каким-то совершенно неподходящим выражением пробормотала Таис.

— Ну, что ты. «Без тебя» не бывает. Я — с тобой, и ты — со мной. Даже во сне.

Он расстегнул фибулы на ее платье, обнажил грудь и прижался к ней губами. Его лицо было холодным, а рот теплым. Он ласкал и целовал ее до тех пор, пока Таис опять не заплакала слезами восторга и радости, — так ей было хорошо с ним! Александр подал ей воды, которую она жадно выпила, выпил сам, снял сапоги, плащ и лег к ней.

— А ты? — Она прильнула к его груди.

— Нет, не сейчас, отдохни. А что ты жгла? Что за запах такой… знакомый?

— Благовония, Птолемей дал.

— Ну, негодяй, — заметил Александр беззлобно. — Да нет, это не благовония, моя хорошая, не жги их больше, это не для маленьких девочек. — Он усмехнулся и поцеловал ее в горячий лоб. — А ты горишь, моя радость.

— Сейчас я успокоюсь.

— Да нет, это что-то другое. — Он поднял ее лицо за подбородок и озабоченно посмотрел в глаза. — Простыла, ноги промочила в талом снегу?

— Ничего страшного, небольшая слабость… — и тут же перевела разговор: — Судя по тому, что ты на всю ночь, мы с тобой долго не увидимся.

— Не думаю, что очень долго, несколько дней. Разведка донесла, что Персидские ворота заняты войсками Ариобарзана, проход завален, как Фермопильский в свое время. Вот как персы и греки поменялись ролями, — усмехнулся Александр.

Таис знала, как любит Александр подобные игры с историей, прошлой воинской славой. Он был бы почти разочарован, если бы проход оказался свободным. Это испортило бы всю игру, представление, которое он так любил разыгрывать из своей жизни.

Как и во время греко-персидских войн почти 160 лет назад, на счастье теперь уже македонцев нашелся пастух, указавший им обходную тропу вокруг прохода, занятого персами. Правда, тропа оказалась намного длиннее и опаснее, чем та, по которой обошли Фермопилы персы. Александр с тыла напал на охранные посты ничего не подозревавших персов. С фронта «ворота» штурмовали оставленные царем силы под командой Кратера, с фланга — отряд Птолемея. На этом исторические параллели кончались. После неожиданного решительного натиска персы бежали. Не нашлось у них трехсот отважных спартанцев царя Леонида, стоявших в Фермопильской теснине насмерть, и ценой своей жизни прикрывших отход греков.

После этого смелого и рискованного предприятия дорога на Персеполь лежала открытой.

В столице Парсы царила анархия, и главный казначей в письме торопил Александра взять казну в свои руки, пока ее в панике не растащили персепольцы. Александр вошел в Персеполь и отдал его на разграбление. Наконец случилось то, что солдаты считали своим святым правом — разграбить богатый город, после долгих лишений и трудов выпустить наружу свою агрессию, жажду вседозволенности, животную сторону своего «я». По их понятиям, это вполне соответствовало достоинству воина. На войну идут не столько за славой, сколько за добычей.

После памятного разрушения Фив, Александр поклялся не повторять подобных ошибок. «Горьким опытом дитя учится». Но на грабеж Персеполя он пошел сознательно. Позже говорили, что на его решение повлияла трагическая встреча с рабами-эллинами, заклейменными, подобно скотине, и искалеченными самым зверским образом: им оставили лишь те члены, в которых они нуждались для работы. Царь предложил несчастным людям помощь в возвращении на родину, но калеки предпочли лучше дожить свой век здесь, чем стать предметом презрения и жалости на родине. Александр согласился с их желанием, потому что знал людей. Он дал эллинам скот, зерно, деньги и землю под поселение.

Жизнь в осином гнезде под названием «македонский двор» заставила Александра рано задуматься над тем, каковы люди, как добиться уважения к себе и научиться управлять ими. По мере взросления, он перестал питать иллюзии в отношении людей, быдла-охлоса как такового. Хотя, какое это благо — наивность, незнание жизни, вера в то, что белое — это белое. Благодаря ученичеству у Аристотеля и наглядному примеру своего отца — тертого калача, Александр хорошо усвоил, что люди такие, какие они есть. Это не сделало из него мизантропа, но поубавило наивности и голубоглазости юности. «Плохих — большинство» — не зря эта мудрость увековечена на стенах дельфийского храма. Нравилось ему это или нет (конечно, нет), но с этим надо было считаться и научиться с этим жить. И чем скорее, тем целее будешь.