Александр Македонский, или Роман о боге

Однако рана, обезобразившая лицо, дни, проведенные в сражениях и походах, а ночи – в пьянстве и распутстве, заметно изменили его облик. В тридцать три года он отяжелел, лицо его оплыло жиром. Он незаметно для себя стал слабеть, хотя сила его еще была велика. Однажды, когда на соревнованиях борец положил его на лопатки, он, поднявшись на ноги и оглядев вмятину на песке, которую оставило его тело, скорее удивленный, чем недовольный, сказал:

– Черт возьми! Как мало места на земле занимаю я, который хотел завоевать ее всю.

Эта мысль не покидала его несколько дней.

Филипп без меры сорил золотом, которое не имело для него никакой цены, потому что было украдено у других. О его расточительности ходили легенды. Бездумно разбрасываемое золото если и привлекает на время попутчиков, сохраняет рабов в повиновении, то не дает настоящих друзей и вызывает лишь зависть у приближенных.

Для того чтобы Филипп мог сохранить свою власть и в дальнейшем передать ее своему наследнику, надо было добиться признания его самого царем по священному закону. Случай для этого представился. По небу прошла комета, и священнослужители объявили, что царская корона должна быть возложена на голову Филиппа. Народ одобрил это решение.

Его племянник Аминт III, который, будучи еще ребенком, не мог оказать какого-либо серьезного противодействия, был отправлен на жительство в уединенное место. Филипп стал на деле правителем Македонии, Фессалии и других областей.

Казалось, что после восшествия на престол он хочет по-настоящему сблизиться с Олимпиадой, во всяком случае он стал более уважительно относиться к ней, поскольку теперь она была царицей. По отношению к Александру, законному наследнику престола, его поведение тоже изменилось.

Когда Александру исполнилось шесть лет, Филипп решил, что настало время выбрать ему воспитателя, и назначил на эту должность некоего Лисимаха, который из-за скандальной любовной истории вынужден был покинуть царский двор Эпира.

Такой выбор представлялся более чем странным. Этот человек мало подходил на роль наставника молодого царевича. Однако Филипп, подчиняясь минутному настроению, мог предоставить должность любому, кто его забавлял. Так он, например, отдал высокую должность бывшему рабу по имени Агатокл, который умел вовремя рассмешить царя злой шуткой. Для Агатокла пришлось нанимать писарей из Афин, чтобы составить для него список приличных слов, которые принято было здесь употреблять.

Лисимах слыл напыщенным глупцом и помпезным краснобаем, который выдавал себя за жертву любви. Филипп смаковал непристойные подробности скандала, из-за которого нынешний воспитатель бежал из родной страны, спасаясь от гнева обманутого мужа. К счастью, у Лисимаха было одно большое достоинство. Не будучи широко образованным, он знал наизусть Гомера и, не заставляя себя долго упрашивать, мог на память прочитать все, им написанное. Он помнил в мельчайших подробностях «Илиаду» и «Одиссею», был сведущ в генеалогии богов и царей и рассказывал о героях Гомера, как если бы они были его близкими родственниками. Поэтому можно сказать, что первым наставником Александра был скорее Гомер, чем Лисимах.

Поэзия открывает путь для совершенствования ума, тренирует память, приучает слух к гармонии звуков и обогащает мысль яркими образами.

У Лисимаха была привычка находить каждому, кого он видел, сравнение с персонажами Гомера. Это была еще и манера лести. Поскольку семья Олимпиады восходила к Ахиллу, он уверял, что Александр является живым воплощением победителя троянцев. Можно было слышать, как он говорил своему ученику:

– Молодой Ахилл, пойдите и расскажите домашнее задание божественной Фетиде, вашей матушке, и непобедимому Пелию, вашему батюшке. Потом мы пойдем гулять и переправимся через Скамандру.

Филипп не возражал, когда его называли Пелием, и каждый раз широко улыбался при упоминании этого имени. Стоило Александру при падении ободрать свои колени, как Лисимах кричал:

– Ахилл, не плачь!

И Александр глотал слезы. В детстве перед ним всегда выставляли доспехи Ахилла, и он с нетерпением ждал той поры, когда вырастет и наденет их на себя.

При распределении героических ролей Лисимах не забывал и себя. Он величал себя не иначе как Фениксом, потому что Феникс Гомера, изгнанный из Эпира из-за несчастной любви к фаворитке царя, нашел прибежище у фессалийского правителя из рода Мирмидонов, который поручил ему заняться обучением сына. Таким образом, настоящее точно воспроизводило историю прошлого.

Обращения Лисимаха понравились придворным, и несколько месяцев царский двор в Пелле увлекался этой игрой. Придворные называли друг друга Нестором, Лаэртом, Диомедом, а врагов Македонии – не иначе как Приамом, Гектором или Парисом. Сильного человека именовали Аяксом, обесчещенного мужа – Менелаем, изворотливого советника – Улиссом. Когда я слышал у себя за спиной: «Эй, Кальх!» – я должен был понимать, что обращаются ко мне.