Александр Македонский. Пески Амона

Александр оставил часть войска в Паретонии под командованием Пармениона. Его опеке он поручил и Барсину. Накануне вечером царь навестил ее и на прощанье подарил золотое ожерелье с эмалями, некогда принадлежавшее царице Нила.

— Нет на свете сокровища, достойного украшать твою красоту, — сказал Александр, надевая ей на шею чудесное ожерелье. — Нет блеска, способного сравниться со светом твоих очей, нет эмали, равной по великолепию твоей улыбке. Я отдал бы любое богатство, чтобы целовать твои губы, чтобы ласкать твое лоно и грудь.

— Улыбка — это дар, которого Ахура-Мазда с некоторых пор лишил меня, Александр, — ответила Барсина, — но теперь, когда ты уходишь, чтобы испытать долгий, полный опасностей путь, я чувствую, что все время, пока тебя нет, я буду тревожиться и улыбнусь, лишь когда увижу тебя снова. — И, коснувшись его губ поцелуем, добавила: — Возвращайся ко мне, Александрос.

Войско продолжило поход в сокращенном составе, а Александр в сопровождении товарищей углубился в пустыню. Запасшись достаточным количеством воды и провизии, он на сотнях верблюдов направился к святилищу Зевса-Амона.

Все отговаривали царя от подобного путешествия среди лета, поскольку жара была нестерпимой, но он уже не сомневался, что сможет преодолеть любое препятствие, залечить любую рану, бросить вызов любой опасности — и хотел, чтобы его солдаты также знали это. Однако после первых двух привалов почва нагрелась невыносимо, а потребление воды людьми и животными все возрастало.

На третий день налетела песчаная буря, ставшая суровым испытанием для людей и животных; к тому же она совершенно замела все тропы. Когда после долгих часов страшных мучений мгла рассеялась, вокруг путников была лишь бескрайняя волнистая пустыня без каких-либо признаков дороги или обозначающих ее стел. Пески становились все более жгучими, и обувь уже не могла уберечь ноги от ожогов. Приходилось по колено обматывать их хитонами и плащами.

На четвертый день многие начали терять надежду, и лишь пример царя — он шел во главе пешком, как самый последний из его солдат, всегда пил последним и удовлетворялся по вечерам несколькими финиками — придавал другим силы и решительности.

На пятый день вода кончилась, а горизонт оставался по-прежнему пуст — никаких признаков жизни, ни травинки, ни тени от какого-либо живого существа.

— И все же кто-то здесь есть, — заявил проводник, киренский грек, смуглый, как головешка; несомненно, мать его была ливийкой или эфиопкой. — Если бы нам было суждено погибнуть, горизонт вдруг, как по волшебству, ожил бы, отовсюду, как муравьи, вылезли бы люди и вскоре наши голые скелеты остались бы сохнуть под солнцем пустыни.

— Соблазнительная перспектива, — пробормотал Селевк, тащившийся неподалеку в широкополой македонской шляпе.

В этот момент Гефестион что-то заметил и обратил на это внимание своих товарищей:

— Смотрите-ка!

— Кажется, птицы, — подтвердил Пердикка.

— Вороны, — уточнил проводник.

— Ох! — лаконично посетовал Селевк.

— Да нет, это хороший знак, — ответил проводник.

— Конечно: значит, наши скелеты не пропадут попусту, — снова прокомментировал Селевк.

— Нет, дело не в этом. Это значит, что мы недалеко от поселения.

— Недалеко для имеющих крылья, но для нас, бредущих пешком, без воды и пищи…

Аристандр, шагавший в одиночестве, вдруг остановился.

— Стойте, — сказал он.

— Что такое? — спросил Пердикка.

Александр тоже остановился и повернулся к ясновидцу, который сел на землю и натянул на голову плащ. По сверкающим, как раскаленная бронза, барханам пронесся порыв ветра.

— Погода меняется, — сказал Аристандр.

— Великий Зевс! Только не еще одна песчаная буря! — безутешно взмолился Селевк.

Но усилившийся ветер разогнал удушающий зной и принес смутный запах моря.

— Тучи, — снова проговорил Аристандр. — Идут тучи.

Селевк переглянулся с Пердиккой, словно говоря: «Бред», — но ясновидец действительно ощутил приближение туч, и примерно через час на севере появился грозовой фронт. Весь горизонт заволокло мглой.

— Не будем обольщаться, — посоветовал проводник. — Насколько я знаю, здесь никогда не бывает дождя. Продолжим путь.

В ослепительных зарницах колонна двинулась вперед, на юг, но люди постоянно оборачивались. Тучи все сгущались, на фоне их судорожно пульсировали молнии.

— Может быть, дождя и не бывает, — заметил Селевк. — Однако гром гремит.

— У тебя хороший слух, — ответил Пердикка. — А вот я ничего не слышу.

— Верно, — согласился проводник. — Гремит. Дождя не будет, но, во всяком случае, тучи затянут солнце, и мы сможем идти в тени, не по такой жаре.

Через час на песок с легкими шлепками упали первые капли дождя и воздух наполнился густым и приятным запахом мокрой пыли. Люди, уже дошедшие до крайности, с обожженной солнцем кожей и потрескавшимися губами, словно обезумели: они кричали, бросали в воздух шапки, открывали иссохшие рты, стараясь поймать хотя бы несколько капель, чтобы те не пропали зря в горячем песке.

Проводник покачал головой: