Александр Македонский. Сын сновидения

Солдаты посмотрели на него удивленно, а пациент — еще удивленнее.

— Ты должен быть доволен, — сказал Александр. — Нельзя давать умереть македонскому солдату ради спасения врага.

Тут вошел Каллисфен и увидел, как Александр надевает передник и моет руки.

— Что ты делаешь?

— Пусть это останется между нами, но ты можешь мне помочь. Ты ведь тоже посещал уроки анатомии у Аристотеля. Промой рану вином и уксусом, а потом вдень нитку в иголку: мне пот заливает глаза.

Каллисфен, проявляя определенную сноровку, сделал, как было велено, и царевич стал осматривать рану.

— Передай мне ножницы: она рваная.

— Вот они.

— Как тебя зовут? — спросил Александр пленного.

— Демад.

Каллисфен вытаращил глаза.

— Но это же знаменитый оратор, — шепнул он на ухо другу, до которого это как будто не дошло.

Демад сморщился от боли, когда его неожиданный хирург обрезал живую плоть. Александр взял иголку с ниткой, подержал иголку над огнем лампы и начал зашивать рану, в то время как Каллисфен придержал ее края, чтобы не расходились.

— Расскажи мне про Демосфена, — между делом попросил царевич.

— Это… патриот, — сквозь сжатые зубы выдавил Демад, — но у нас с ним идейные расхождения.

— В каком смысле? Приложи палец сюда, — велел Александр своему ассистенту, — чтобы можно было завязать нитку.

— В смысле…— объяснил раненый, задержав дыхание, — в том смысле, что я был против развязывания войны вместе с фиванцами и публично об этом говорил. — Он глубоко вздохнул, когда Александр завязал узел.

— Это правда, — шепнул Каллисфен.

— Я закончил, — объявил царевич. — Можно бинтовать. — И обернулся к Каллисфену: — Завтра покажи его врачу: если рана распухнет и загноится, придется делать дренаж, и лучше, если это сделает настоящий хирург.

— Как я могу отблагодарить тебя? — спросил Демад, садясь на койке.

— Благодари моего учителя Аристотеля, который научил меня и этому. Но, кажется, вы, афиняне, не очень старались удержать его у себя…

— Это была внутренняя проблема Академии, город не вмешивался в это.

— Послушай меня. Может ли собрание войска принять постановление прямо здесь и дать тебе политическое поручение для всех афинян?

— Теоретически — да. Возможно, сейчас граждан с правом голоса здесь даже больше, чем в Афинах.

— Тогда иди поговори с ними, и пусть они дадут тебе поручение — договориться с царем об условиях мира.

— Ты это серьезно? — ошеломленно спросил Демад, одеваясь.

— Можешь надеть чистые одежды из моего сундука. Об остальном я договорюсь с отцом. Каллисфен найдет тебе место для ночлега.

— Спасибо, я…— только и успел пробормотать Демад, но Александр уже ушел.

Он вошел в шатер отца, когда Филипп ужинал вместе с Парменионом, Черным и несколькими командирами.

— Перекусишь с нами? — спросил царь. — У нас как раз куропатки.

— Их тут тысячи, — объяснил Парменион. — Утром они поднимаются с озера Копаида и весь день кормятся на реке.

Александр взял табурет и сел.

Царь успокоился и как будто пребывал в хорошем настроении.

— Ну, как тебе показался мой мальчик, Парменион? — спросил он, похлопывая сына по плечу.

— Великолепно, Филипп: он справился с задачей, как не справился бы и ветеран гетайров.

— Твой сын Филот тоже проявил в бою большое мужество, — заметил Александр.

— Что ты сделал с тем афинским пленником? — спросил царь.

— Знаешь, кто это оказался? Демад.

Филипп вскочил на ноги:

— Ты уверен?

— Спроси Каллисфена.

— Ради всех богов, пошлите скорее хирурга, пусть позаботятся о нем: этот человек в своих речах всегда отстаивал нашу политику.

— Я зашил его рану, иначе он бы сейчас уже истек кровью. Я предоставил ему некоторую свободу передвижения по лагерю. Полагаю, завтра он передаст тебе свои соображения по условиям мирного договора. Если я правильно понял, ты не хочешь войны с Афинами.

— Не хочу. Чтобы успешно воевать с приморским городом, нужно господствовать на море, а к этому мы не готовы. Я имел опыт с Перинфом и Византией и ухлопал кучу средств. Если у него есть предложения, я готов их выслушать. Поешь мяса, пока не остыло.

***

Первыми отчаянное известие принесли в Афины оставшиеся в живых после Херонеи. Весть о поражении, числе погибших и попавших в плен вызвала в городе плач, и многие не могли успокоиться, не зная, живы ли их близкие.

Потом пришел страх перед грядущим. Под копья встали даже шестидесятилетние. Рабам обещали свободу, если те поступят в войско.

Демосфен, все еще не вполне оправившийся от ран, призывал сопротивляться до конца и предлагал пустить в городские стены сельское население из Аттики, но все оказалось излишним.

Через несколько дней с македонским эскортом прибыл гонец от Филиппа и попросил разрешения выступить на общем собрании с предложением договора о мире. И представители народа с изумлением увидели, что предложение уже ратифицировано гражданами, попавшими в плен при Херонее, и утверждено Демадом.

Гонец вошел в большой амфитеатр, где под весенним солнцем сидели афиняне, и, получив разрешение говорить, сказал: