Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

– Гарпал? Уже знаю. – Царь кивнул на Евмолпа, который притаился в углу, стараясь остаться незамеченным. – И знаю много всякого другого, весьма неприятного. Вот что следует нам сделать: немедленно проверь обоснованность обвинений, приведенных в этом документе, и возбуди дела против всех указанных лиц, будь они македоняне, персы или мидийцы. После этого устрой показательные суды. Македонян, если окажутся виновными, будет судить собрание войска, и приговор будет исполняться по традиционному ритуалу.

– А Гарпал?

– Разыщи этого проклятого хромоножку, Евмен, – приказал Александр, побледнев от негодования. – Разыщи во что бы то ни стало. И убей как собаку.

Евмолп из Сол встал:

– Мне кажется, мы сказали все, что следовало сказать.

– Да. Евмен щедро заплатит тебе.

Евмен кивнул, еще более встревоженный.

– Это не твоя вина, – проговорил Александр, вставая. – Ты никогда не обманывал моего доверия, и я знаю, что никогда не обманешь.

– Благодарю, но это не облегчает моего разочарования.

Он направился к выходу и в дворцовом коридоре встретил Аристандра. У ясновидца странно светились глаза, вид у него был потрясенный, и он не поздоровался. Возможно, он даже не заметил секретаря.

Аристандр вошел к Александру, и выражение его лица глубоко поразило царя.

– Что случилось? – спросил Александр и понял, что боится ответа.

– Мой кошмар. Он вернулся.

– Когда?

– Этой ночью. И есть кое-что еще.

– Говори.

– Калан заболел.

– Невозможно! – воскликнул Александр. – Он перенес самые страшные лишения, кровавые испытания, дожди и палящее солнце, голод и жажду…

– И тем не менее ему очень плохо.

– Давно?

– С тех пор, как мы прибыли в Персеполь.

– Где он сейчас?

– В отведенном ему доме.

– Проводи меня к нему немедленно.

– Как изволишь. Следуй за мной.

– Куда ты, Александрос? – встревоженно спросила Роксана.

– К другу, которому плохо, любовь моя.

Он пересек город, на который опустилась вечерняя тень, и оказался перед красивым домом, окруженным портиком; раньше здесь жил персидский вельможа, но он пал в сражении при Гавгамелах. Александр отдал этот дом Калану, чтобы тот мог расположиться там с удобствами после утомительного похода.

Вдвоем с Аристандром они прошли по тихим коридорам и добрались до комнаты, едва освещенной последними лучами солнца. Калан лежал на расстеленной на полу циновке. Его глаза были закрыты. Он совсем исхудал.

– Каланос, – прошептал царь.

Мудрец открыл глаза, черные, огромные, лихорадочные:

– Мне плохо, Александрос.

– Не могу поверить этим словам, учитель. Я видел, как ты шел через всевозможные испытания, не чувствуя боли.

– А теперь я страдаю. И страдание мое невыносимо.

Александр обернулся и встретил нахмуренный взгляд ясновидца:

– Что за страдание? Скажи мне, чтобы мы могли помочь.

– Это страдание души, самое жестокое, и от него нет лекарства.

– Но что у тебя болит? Разве ты не прошел весь путь, ведущий к невозмутимости?

Глаза Калана и Аристандра встретились, и в них отразилось мрачное взаимопонимание. Мудрец с трудом заговорил снова:

– Прошел. Пока не встретил тебя, пока не увидел в тебе мощи бурного Океана, дикой силы тигра, грандиозности заснеженных пиков, подпирающих небо. Я хотел узнать тебя и твой мир. Я возжелал спасти тебя, когда слепая ярость толкала тебя к разрушениям. Но я знал, что сделаю, если ты падешь. И я заключил договор с самим собой. Я полюбил тебя, Александрос, как и все, кто знал тебя. Я мечтал следовать за тобой, чтобы защитить тебя от твоих инстинктов, научить мудрости, отличной от той, которой обучали тебя философы и воины – все, кто сделал из тебя несокрушимый инструмент разрушения. Но твою тантру нельзя согнуть таким образом, теперь я знаю это. Теперь я вижу то, что грядет, что неотвратимо. – Он снова поднял глаза и встретился с трепетным взглядом Александра. – И это увеличивает безмерность моих страданий. Если я доживу до того, чтобы въяве увидеть грядущее, боль никогда не позволит мне достичь высшей невозмутимости и растворить душу в бесконечности. Ты же не хочешь этого, Александрос, не хочешь, правда?

Александр взял его за руку.

– Нет, – ответил он сорвавшимся от волнения голосом. – Не хочу, Калан. Но скажи мне, прошу тебя, скажи, что это за страшное грядущее?

– Не знаю. Я лишь чувствую. И не могу этого вынести. Позволь мне умереть так, как я поклялся умереть.

Царь поцеловал скелетоподобную руку великого мудреца, потом взглянул на Аристандра и сказал:

– Выслушай его последнюю волю и скажи Птолемею, чтобы исполнил ее. Я… я… не могу…

И ушел, плача.

В условленный день Птолемей выполнил все, о чем его просили, и начал готовить Калана в последний путь к бесконечной невозмутимости.