Александр Матросов

Особенно изматывали занятия по тактической подготовке, проводимые в условиях, похожих на фронтовые. Увязая в сугробах при двадцати- и тридцатиградусных морозах, делали перебежки, стреляли, подолгу лежали в снегу. Надо не только себя правильно вести в бою, но и умело руководить доверенным тебе подразделением. А для этого нужны знания, опыт, личные боевые качества. Не знаешь топографии местности, не умеешь читать карту, без которой командир, как человек без воздуха, — значит, не сможешь примениться к местности или заведешь подразделение не туда, куда следует, погубишь себя и людей, судьба которых доверена тебе. Да надо еще изучать уставы, историю военного искусства с древних времен и до последних дней и другие науки.

В училище большая библиотека. Матросов жадно читал и записывал в свои конспекты все услышанное на занятиях и вычитанное в учебниках. Он настойчиво изучал военное дело.

По вечерам он часто расспрашивал участника многих сражений, преподавателя капитана Пахомова о его боевых делах.

— Знание, умение, отвага — вот основа успеха, — любил повторять Пахомов. И рассказывал о многих случаях, когда бойцам его разведгруппы в самых трудных условиях помогали именно эти качества.

— Буду разведчиком! — возбужденно говорил Матросов. — В тылу врага такие дела можно развернуть, что любо-дорого…

Капитан хмурился и терпеливо разъяснял:

— Подвиг — не озорство, а хладнокровный, тяжелый и умелый труд…

После таких бесед Александр еще настойчивее изучал боевую технику, военные уставы и наставления. И при первых неудачах и когда было особенно трудно, он твердил себе: «Надо вырабатывать в себе упорство, выдержку, закалку. Эти качества не раз помогали мне и в колонии». Да, многое из колонийской выучки помогло ему здесь, в деле военном.

Начальник училища полковник Рябченко просматривал списки курсантов — отличников боевой и политической подготовки — перед занесением их на Доску почета.

— Это который Матросов? Одиннадцатой роты?

— Точно, товарищ полковник, — отвечает начальник учебной части.

— Отличный будет командир!

У Доски почета толпятся курсанты:

— Ого, здесь и Матросов!

— Это какой?

— Да тот, что в нашей роте про азимут спрашивал.

— Это наш, — гордо возглашает Дарбадаев. — Дружок мой!

В училище Матросов находил время для участия в клубной самодеятельности: хлопотал о спектаклях, пел в хоре. Там он обрел еще одного друга — Петра Антощенко. Этот медлительный чернобровый украинец пел так задушевно, что Матросов заслушивался. Как-то он спросил Петра:

— Ты про что думаешь, когда поешь?

— Про Лесю, жинку, — ответил Петр.

— А какой ты области?

— Та Запорожской же. Недалечко от Днепрогэса живу. Ты, може, и сам слышал — в Москве на сельскохозяйственной выставке наш колхоз «Червоный партизан» золотую медаль получил.

— «Червоный партизан»? — вскрикнул Матросов. — Петро, да я же там был!.. А ты про Данько слышал?

— Про кого?

— Сказка такая… Отчего полевой мак цветет…

— Смотри ж ты! — удивился Петр. — Та дидуся наш мне рассказывал…

— А как деда звать?

— Та Макар же.

— И это мы с тобой в саду дрались?

— Та вже ж, — засмеялся Антощенко.

Матросов порывисто схватил руку Антощенко и сжал ее до хруста, потом крепко обнял его:

— Петро, запомни, друг ты мне по гроб! Родней брата! Ну как же это мы не узнали друг друга? Смотри, и усики чернеют уже. — Помню, дед гордился тобой: ты пионером больше всех колосков насбирал и ховрашков поймал. А как дед? Я, Петрусь, деда твоего в сердце ношу… Жив он?

— Та живой… был живой… а теперь, може, и нет, — ответил Антощенко, до глубины души растроганный нежданной встречей. Потом рассказал: он с отцом бежал от фашистов с Украины, а мать, братишки Василько и Олесь, жена Леся и дед остались. Теперь там враги хозяйничают, и от родных нет вестей.

И Матросов, волнуясь, рассказал Петру о памятной встрече с дедом Макаром у Днепра, в колхозном саду.

— Век буду помнить его. Это замечательный дед, верь совести! Людей понимать и любить он меня научил, Петро!..

— Смотри ж ты, где встретились! — изумился Антощенко. — Ну, как же я тебя раньше не признал? Через дидусю мы с тобой прямо-таки родня. А с родней же всегда легче. Отвоюемся, поедем к нам, Сашко. Я тебя закормлю кавунами та виноградом и песен наспиваемся вволюшку.

— Обязательно поедем, Петрусь.

Петро Антощенко вдруг нахмурился, пристально посмотрел Матросову в глаза, вздохнул и тихо, доверительно сказал:

— Эге, Сашко, про Лесю вот и спиваю… Ох, Сашко, коли б ты знал, какая у меня жинка Леся! Краше ее по всему Поднепровью не было. Первая песенница! Заспивает она — и замрет сердце твое… Неначе и звезды слушают ее, и степь, и Днепро… Эх, Леся, Леся!.. А теперь, може, палачи-катюги рвут ее тело белое або в неметчину в рабство погнали ее. Сам знаешь, как враг лютует. По всей Украине руины и виселицы. — Он мучительно скривился. — А я тут с тобою песни спиваю… Спиваю, Сашко, песни, а сердце мое горит — стерпу нема. Спиваю и плачу кровавыми слезами…

Матросов порывисто обнял его, как брата:

— Не надо, Петро, терзать себя. Не надо. У меня, друг, тоже… Лина есть, и высказать не могу, как тоскую по ней…