Александр Невский

С того дня потеряла покой княжна. Все о Добромысле думала, украдкой искала взглядом на подворье. А он, попадаясь на глаза ей, улыбался ласково, кивал головой дружески. Она не знала, кто он, спросить кого — думать не смела, но догадывалась, кажется, из гриди отцовой.

А однажды, сидя на крыльце, услышала тихий голос его:

— Здравствуй, Евдркия Александровна.

Обернулась, а он стоит у нижней ступеньки, смотрит на нее нежно и спрашивает:

— Что ж клубок мне не скатишь вдругорядь? Али не мил я тебе?

Княжна кусала губы, не зная, что ответить, а он не уходил, ждал хоть словца от нее.

— Здравствуй, Добромысл, — нашлась наконец княжна. — Не стой здесь, не дай бог увидит кто. Что подумают?

— А ты прикажи мне, что сделать для тебя. Тогда никто ничего не подумает. А я стану служить тебе да любоваться тобой, Евдокия Александровна. Ты мне сердце ровно стрелой уклюнула.

От последних слов закружилась голова у княжны, сказала, едва слезы сдерживая:

— Иди, Добромысл, иди. Я не знаю, что приказать тебе… Я подумаю.

И понял Добромысл, что и она любит. Этим «я подумаю» все сказано было.

— Эх, Евдокия Александровна, — сказал он, хватаясь за шапку. — Да я теперь… да за тебя теперь…

И когда отец заговорил о женитьбе, она подумала, что он каким-то образом узнал о ее любви и решил выдать за Добромысла. «Господи, неужели сам Добромысл сказал об этом отцу?»

— Ну а что ж ты не спрашиваешь о женихе? — поинтересовался великий князь. — Ты вовек не угадаешь, кто он.

«Ах, батюшка, прости меня, но мы уж давно знакомы», — так думала Евдокия, не имея сил что-то вслух вымолвить.

— А жених-то ныне здесь, на Городище, — продолжал отец.

«Господи, он, он!..»

— … Это витебский князь Константин. Славный воин…

— Кто? Кто? — вспыхнула княжна, услыхав не то, чего ждала в нетерпении. — Какой князь? Какой Константин?

Александр нахмурился — догадался, что дочь кого-то полюбила. Взглянул на жену недовольно: прохлопала, проморгала. Но гнев сдержал, спросил даже с участьем:

— А за кого б ты хотела, Дуня?

Княжна взглянула в глаза отцу и поняла: имени называть нельзя, Добромыслу несдобровать.

— За кого велишь, батюшка.

— Велю за князя литовского Константина, дитятко.

Александр увидел, как сникла дочь, ровно сломилась. Жалко ее стало. Подошел, погладил по голове:

— Что делать, Евдокия? Мы не вольны в этом, нам об отчине наперво думать надо. А если ты станешь княгиней литовской, у Руси хоть на заходе мир установится. Об отчине думай, дитятко, об отчине. Не забывай, что ты из княжьего гнезда, зри с выси, не с земли. С выси, дитятко.

И тут хлынули у Евдокии слезы. Крупные, с горошину. Размякло сердце у отца, прижал маленькую головку к груди, гладил осторожно, утешал:

— Не надо, Дуня, не надо. Я видел его, красивый… полюбишь такого, вот увидишь.

А в мыслях шевелилось недоброе: «Узнаю, из-за кого она… кто своротил ее, повешу сукина сына».

XL НАБАТ НАД СУЗДАЛЬЩИНОЙ

В ответ на литовское посольство Александр направил к Миндовгу свое во главе с Мишей Пинещиничем, дав ему большие полномочия, вплоть до подписания мирного или военного договора.

Великий князь радовался: наконец-то утихнет заходнее порубежье. Несть числа загонам, набегавшим оттуда. Сколько пролито крови, погублено людей. Даже его брат Михаил Хоробрит пал от руки литовского воина. Не без греха и сам Александр Ярославич, лично зарубивший восемь князей литовских.

Но прочь счеты, ныне приспела пора строить мир и союз, и надо не упускать эту возможность. Пусть и дочь Евдокия послужит этому. А то, что слезы льет, не беда. Девичьи слезы — роса.

Беспокоила Орда: как-то она отнесется к этому союзу? Эвон каково пришлось Даниилу Романовичу за союз с Миндовгом, небось теперь локти кусает. Да уж поздно. Города срыты, сам в услужении у Бурундая.

Впрочем, там союз был против Сарая. А ныне другое. Однако на всякий случай Александр послал в Орду гонца с грамотой, в которой объяснял хану цели нового союза. Объяснял просто: «… дабы противостоять немецкому Ордену».

Он был убежден — хан поверит ему. Слишком дорого Александр заплатил за такое доверие.

Князь наказал Пинещиничу закинуть перед Миндовгом словцо за Полоцк: как-никак после смерти тестя город его должен быть. Жена, узнав об этом, пыталась отговорить:

— Полно, Александр. Мало тебе хлопот с числом было в Новгороде и Пскове, хочешь еще и Полоцк дать татарам считать. Пусть сидит там Товтивил, тем паче он родней отныне становится.

— Нет, мать, чем более земли у князя, тем сильнее он. Да и Полоцк не сравнишь с Новгородом: тот слуга, этот господин. А господин завсе долго чванится.

Миндовг, сильно возжелавший союза с Русью, не стал отвергать напрочь просьбу Александра, а решил мудро и просто — отдать под его высокую руку Товтивила и Константина с их дружинами. И все. О городах ни слова; умный поймет — раз Товтивил, значит и Полоцк, раз Константин — значит и Витебск.