Александр Невский

Уж почивать сбирался Спиридон, молитву творил, как привели к нему монаха, прибежавшего только что из Москвы.

— Прости, владыка, — молвил служка его, Станила, — он с вестями безотлагательными и лишь тебе их поведать хочет.

— Веди его.

Станила ввел маленького монаха в заиндевевшем клобуке, а сам по знаку владыки вышел и дверь притворил. Душа Станилы страдала, ухо само просилось к двери прильнуть, послушать, о чем там речь пойдет. Но Станила переборол себя, отошел от двери, сел на лавку.

С тех пор как изгнали его с княжеского двора, душевных позывов своих Станила слушать не стал. Понял: желания свои сколь ни пои, все жаждут. А от этого не жди добра. Хорошо, сам княжич тогда в гневе распорядился: огрел пару раз плетью да и прогнал со двора. А если б узнал князь про все? Плетью б не кончилось, загудел бы Станила на торг с цепью на шее. А там бы кто купил, еще неведомо.

Монах московский, оказавшись в покоях владыки, пал на колени.

— Прости, владыка, Москву сожгли. Татары сожгли. Людей посекли. Ни единой души не оставили.

— Так! — вскочил Спиридон с ложа. — За что ж тогда прощение просишь?

— За весть худую, владыка.

— А что князь московский, дружина?

— Князь Владимир Юрьевич пленен, дружина вся полегла.

Весть и впрямь худа была. Спиридон, насупя седые косматые брови, прошел туда-сюда по покоям. Монашек так и не подымался с колен, не смел. Более того, когда владыка проходил у самого лица его, задевая широким подрясником, падал ниц, касаясь челом мягкого ковра. От ковра веяло теплом и покоем, и закоченевший чернец готов был растянуться на нем и уснуть. В пути длинном и опасном наголодался, нахолодался, бедняга.

— А церкви, монастыри? — спросил Спиридон.

— Все, все пограблено, порушено, владыка. И священных служителей не щадили поганые, алтари все их кровью залиты, трупиями церкви устланы.

— Куда ж от Москвы потекли поганые?

— Не ведаю, владыка. Но зрел сам, несть числа им, на всю землю нашу достанет. Прости, но и до Новгорода дотечь им ничего не стоит, все на конях.

Владыка встревожился не на шутку и почувствовал, как зазнобило его. «Неужто от вести худой?» — подумал он и позвал:

— Станила-а!

Станила явился неслышно, встал в дверях.

— Вели этого монаха отправить на Городище. Да немедля, слышь? А ты, — обратился к чернецу, — ты все сие перескажешь князю Ярославу. Все, без утайки. Слышь?

— Слышу, владыка.

— Ступай. — Спиридон сунул монаху под нос руку для поцелуя. Почувствовав прикосновение ледяных губ к ней, подумал: «Однако и впрямь жар у меня».

Оставшись один, Спиридон разделся до нижней сорочки, влез на ложе под пуховое одеяло. Скрючился, чтобы согреться быстрее. Долго лежал в тишине. Наконец, заслышав какой-то шорох за дверью, окликнул:

— Станила-а!

— Я здесь, владыка, — тихо явился в дверях служка.

— Вели взвару медового мне изготовить на липовом цвету. Кажись, застудился я. Немочно мне.

Услышав жалобу владыки, Станила подошел к самому ложу, заботливо поправил подушку, подоткнул одеяло. Что-то приятное шевельнулось в сердце Спиридона, сердечность служки тронула старика.

— Скажи аки на духу, сын мой, искренне предан мне али долгу рвение являешь?

— Аки отцу родному, владыка, — неожиданно пал на колени Станила и поцеловал руку старика. Спиридон перекрестил служку.

— Ступай, сын мой, за взваром.

Станила вышел бесшумно, исчез ровно дух. «Искренен отрок, — подумал умиротворенно владыка. — Вот что значит из праха поднять человека».

Архиепископ вспомнил, как в прошлую зиму поехал он в Юрьевский монастырь по церковным делам. Шибко хотелось Спиридону явиться в высоком сане в родной свой монастырь, где много лет дьяконом служил. Велел возчику в монастырский двор вихрем влететь, чтобы собратьев бывших оторопь взяла и, признав владыку, падали бы все носами в снег.

Ан наоборот приключилось. На раскате ударились высокие сани и перевернулись. И сам владыка у мира на глазах головой в сугроб угодил. Тяжеленек Спиридон, широконек, согласно сану своему. Один бы долго барахтался. Монахи-то, увидев этот срам, хихикнули было, но, признав седока, разбежались, как тараканы по углам. Возчик никак не вылезет — санями придавлен. Владыке хоть помирай ногами в небо. Да на счастье случился тут служка, дрова рубил. Бросил топор да на выручку. Вытащил владыку из сугроба, отряхнул от снега.

— Как звать? — спросил его Спиридон.

— Станила, владыка.

— Едешь со мной.

Так и оказался Станила хотя и не в великом чине, зато в близком положении к самой высокой церковной особе Великого Новгорода.

Спиридону, поднявшемуся по капризу случая на такую высоту, было лестно самому осчастливить мизинного человека. Понимал хитрый старец, что это было не только приятно, но и полезно. Как еще обрести подле себя преданного пса?

Мысли его прервал приход Станилы, он принес медового взвару на липовом цвету. Спиридон долго пил малыми глотками горячую пахучую жидкость.

— Фу-у, лепо в нутре, — вздохнул наконец владыка, опорожнив посудину. — Приготовь мне, сын мой, свежую сорочку да и почивай.