Александр Невский — национальный герой или предатель?

Так, например, хотя г. Шенк и признает, что Александр Невский стал чтиться святым уже вскоре после своей кончины, но произошло это не в силу того огромного нравственного авторитета, который заслужил князь в глазах народа Руси всей своей жизнью и деятельностью (равно как и благодаря чудесам, зафиксированным церковью над его мощами). Первоначально в конце XIII столетия, доказывает немецкий историк, память об Александре Невском имела значение «лишь для монастырской общины, ухаживавшей за его могилой, самое большее —для жителей Владимиро-Суздальского княжества», для которых князь «играл роль фигуры, формирующей коллективную идентичность. В определенном отношении самая ранняя редакция его «Жития» оказывается выражением локального патриотизма». Почитание князя за рамки Владимиро-Суздальской земли не выходило[497].

Однако в XV веке, считает автор, к тому, чтобы включить «образ» князя как «положительного персонажа собственной истории», — т. е. соответственно оформить упоминание о нем в собственных летописных сводах, переработках его «Жития» —стали стремиться также Новгород и крепнущее Московское княжество. Причем, подчеркивает г. Шенк, в силу того что Новгород Великий вел тогда упорную борьбу за независимость от Москвы, то и новгородские книжники, редактируя и летописи, и «Житие князя», выполняя определенный «социальный, заказ», старались как можно ярче высветить в своих текстах именно подвиги Александра, совершенные во имя защиты Новгорода, а также то, что он был именно новгородским князем; все остальное либо отодвигалось на второй план, либо вовсе опускалось. В то же время московские книжники, создавая свой собственный «образ» Невского, подчеркивали роль князя прежде всего как основателя новой московской династии Даниловичей, благодаря чему династия обретала ореол святости и небесного покровительства. Но когда в этом долгом противостоянии Москвы и Новгорода московские князья все же сумели одержать верх, подчинив своей власти торговую республику, Москва получила возможность, пишет г. Шенк, «определять память о новгородском князе» и сделать свой взгляд доминирующим[498].

Но и в Москве, полагает немецкий историк, «образ» Александра Невского постепенно начал «дробиться», ибо его вновь использовали в своих целях различные политические силы. Например, автор пишет: «Память об Александре Невском в так называемый «московский период» —с конца XV по начало XVIII века —характеризуется наличием двух различных трактовок его личности. На одном полюсе находилось сакральное прочтение», на другом «существовала и дополнительная династическая интерпретация его личности». Главным автором первой интерпретации, или, согласно терминологии г. Шенка, «сакрального дискурса» о Невском —т. е. агиографических произведений и икон, — была Русская православная церковь. В этом церковном дискурсе, который получил особенно широкое распространение после 1547 года, когда Александр Невский был уже официально канонизирован, прославлялся «образ» Александра-Алексия —исключительно как защитника православия, монаха и святого чудотворца. Причем святого именно из «Русской земли». «Не от Рима бо, ни от Синая произсиял еси, но в Рустеи земли явился», — цитирует немецкий исследователь слова русского летописца. Да и сама канонизация князя, полагает г. Шенк, была осуществлена московским высшим клиром в первую очередь для укрепления собственного престижа. Ибо наличие как раз собственных, русских святых, «усиливало представление о достоинствах как земной, так и небесной русской церкви, стремившейся стать наследницей Византии»[499].