Александр Островский

Голоса, знакомые ему до мельчайших оттенков, десятки, сотни голосов! Сидя в кабинете, он закрывал иногда глаза, и откуда-то издалека, из глубины тьмы времени, возникали сначала смутно, затем все явственнее, слышнее знакомые голоса, целый хор. Говорят купцы, чиновники, дворяне, люди из крестьян, мещан, духовные лица, офицеры, генералы, отставные солдаты, свахи, молодые невесты, студенты, подьячие, актеры, актрисы, негоцианты. Голоса из далекого прошлого — прямодушного Минина, лукавого, хитрого Василия Шуйского, храброго авантюриста Лжедмдтрия, самоуправного воеводы, сказочных «берендеев». Голоса мужские, женские, старческие, детские, выпущенные им за долгие годы в жизнь и теперь обступающие его со всех сторон, как бы уже независимо от него, как гул самой жизни. Он даже больше любил слушать своих героев, чем смотреть их на сцене, и, вслушиваясь теперь в это многоголосие, отчетливо видел каждое лицо, всех вместе. Многоголосый хор — не то комедии, не то драмы, не то трагедии — и все вместе это говор самой народной жизни, речевая стихия Руси. Лишь в оригинальных его пьесах — а их сорок семь — действует более шестисот лиц, это целая говорящая страна, голоса разных сословий и эпох.

Голоса радуются, плачут, торжествуют, печалуются, злорадствуют. Голоса вкрадчивые (как у Глумова), открытые (как у Русакова), деловитые, с металлической нотой (как у «коммерческих людей»), песенно-протяжные (как у Катерины), отрывистые, как команда, и, как молитва, кроткие. Голоса исконно московской, русской речи, услаждавшей всегда его слух, и негоциантски обездушенной. И каждый голос для него — это целый мир, бездна оттенков. И это знают другие. Вот недавно Савина, играющая роль Зои в «Красавце-мужчине», просила его разъяснить, как произносить слово «красавец» — с гневом ли, с презрением или с любовью? И пришлось ей в письме подробно разъяснить, что «слово «красавец» надо произнести с горьким упреком, как говорят: «Эх, совесть, совесть!» Но тут есть оттенок в тоне: в упреке постороннего человека выражается, по большей части, полное презрение; а в упреке близкого, например, брата, мужа, любовника, больше горечи, а иногда даже и горя, чем презрения. Так и в слове «красавец» должна слышаться вместе с презрением и горечь разочарования (то есть досада на себя), и горечь о потерянном счастье. Все это и надо совместить в одном слове, и счастье его, драматурга, если у артистки довольно для этого и ума и таланта; и досада и горечь для него, если не будут донесены до зрителей эти живые оттенки слова.

В хоре сотен голосов слышатся ему голоса его молодых героинь, у каждой из которых своя судьба и свой характер. Мария Андреевна — из пьесы «Бедная невеста», написанной тридцать лет назад, в 1852 году, всегда для него милая и молодая Мария Андреевна, напоминающая ему младшую дочь Софьи Григорьевны Корш — вдовы профессора Медико-хирургической академии. В доме Корш бывали и Аполлон Григорьев, и К. Кавелин, женившиеся на сестрах Корш, бывал и он, Островский, увлекшись немного самой младшей из сестер, Зинаидой. Ей он посвятил альбомное стихотворение.

Снилась мне большая зала,

Светом облита,

И толпа под звуки бала

Пол паркетный колебала,

Пляской занята…

Стихотворение длинное, полушутливое и одновременно романтическое, в духе мечтательности самой героини. Многое из того, что видел, наблюдал он в доме вдовы, старавшейся найти подходящих женихов для своих дочек — «бедных невест», «бесприданниц», — перешло затем в его пьесу — в дом вдовы Незабудкиной, матери Марии Андреевны. Зинаиду Корш он сейчас, вероятно, и не узнал бы, как и она его, у нее могли бы стать теперь внуки, а та, для кого она послужила прототипом, по-прежнему для него своя, любимая Лидия Андреевна. Бедная невеста, воспитанная на романтически-книжных чувствах, доверчивая и чистая душой, вынужденная идти замуж за вульгарного чиновника-взяточника Беневоленского, которого она думает перевоспитать.

А потом у него будут и «богатые невесты» — тип женщины уже иной, податливой, на развращение, как двадцатитрехлетняя Валентина Белесова, живущая на содержании у шестидесятилетнего важного барина Гневышева в пьесе «Богатые невесты». Но не может он, Островский, не увидеть хорошее даже и в тех женщинах, которых принято называть падшими. Так, он склонен оправдывать неблаговидные поступки своих героинь обстоятельствами, средой.