Александр Островский

Неисповедимы пути людские. И только когда уже время подходит к концу, мы начинаем понимать, что дело не в писательстве, не в пьесах и не в службе, а в жизни человеческой: как прожил ее и чиста ли совесть? И совесть его, Островского, как будто может быть спокойна: хорошо ли, худо ли, но всю жизнь свою трудился честно, с желанием людям блага, как он его понимал. И кто знает, что будет нужно будущим поколениям? Но всегда, видимо, останется в цене и силе исполнение человеком своего долга, налагаемого на него призванием, талантом, а этому он был верен в своей жизни, и счастие уже то, что с него не спросится за вверенный ему великий дар слова. Как мог, он ответственно нес бремя этого дара и готов нести его до конца. И может сказать спокойно, когда настанет его час: «Ныне отпущаеши раба твоего с миром».

Страдающая, плачущая, любящая женщина — от мира сего. Вот она смотрит на своего любимого, оглушенная услышанным, все еще не веря, что все кончено и что им уже не быть вместе. «Я столько созидала, так берегла нашу любовь, а ты в один миг все разрушил, убийца ты!» Она еще надеется, запрокинув голову с полуоткрытым ртом, с мокрыми от слез глазами, с мольбой смотрит на него, от ее рук, рванувшихся к нему, дернулась ветка цветущей весенней яблони, под которой они стояли. И это было невыносимо — видеть, как яблоневый цвет сыплется на ее волосы, плечи, запрокинутое лицо, жаждущее счастья, сыплется словно на гроб. Да, он убийца всего самого светлого, что отдано ему, что есть на земле.

Так на земле — страдает любящее сердце, стенает всякая тварь. Как в песок уходит, казалось, неисчерпаемое чувство. Не знает человек, какая пропасть способна открыться в нем, какой паук зла вдруг может шевельнуться в его душе. И благо, если все это откроет ему глаза на себя, на то, как он слаб, как нечисты, эгоистичны его помыслы и нечем ему гордиться перед другими.

Мятется человек, объятый страстями, ненавистью, тщеславием, жаждой наслаждений, материального обогащения. И ни в чем не успокаивается душа его.

Но вот слышатся в этом мире, лежащем во зле и преступлениях, тихие слова молодой умирающей женщины: «Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю».

Это говорит та самая Лариса в «Бесприданнице», для которой любовь была всепоглощающим женским чувством, без которого нет жизни, и вот, умирающей, ей открывается невиданный всепрощающий смысл любви.

И Ксения, женщина кроткая, «не от мира сего», умирая, все прощает своему грешному мужу.

В мире великого драматурга, в мире его семейных, бытовых комедий, драм, исторических хроник, картин из народной жизни, в хоре голосов разных сословий возвышается, светится, слышится нечто идеальное, как тот светлый столб в церкви, о котором говорит Катерина в «Грозе» «…в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют». Возвышенным, благодатным повеет вдруг в обиходных разговорах людей. «Сама жизнь-то есть радость, всякая жизнь — и бедная, и горькая — все радость», — говорит герой «Трудового хлеба».

Красивая бедная девушка Наташа в той же пьесе просит своего дядю благословить ее с женихом на трудовую жизнь, в которой можно найти счастье и без богатства. Цыплунов в «Богатых невестах» говорит своей матери о любимой женщине Валентине: «Эта женщина очень несчастна. Ни одно высокое чувство в ней не было затронуто. Ей никто никогда не говорил о сострадании, о любви… Она любит меня, и вы, я знаю, сами ее полюбите за это и сделаете для нее все, что может сделать умная любящая женщина для молодой души…» И видя, как соединяет его мать и невесту взаимное чувство любви, герой радуется, что он в Валентине «нашел то, чего искал», что они «весело» будут жить. Женится наконец после долгих испытаний и препятствий Платон на любимой Поликсене, и последние слова пьесы: «Тысячу лет жизни». Нет, не от моралистики, не от сценической эффектности эти дивньге утешительные финалы пьес. Забыты, кажется, все страдания, все темные стороны жизни, врачующим елеем нисходит слово художника в душу читателю, примиряя его с действительностью, открывая в ней ее вечные ценности — сострадание, милосердие, любовь.

Это отблеск той высшей любви, о которой сказано:

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви — то я ничто.

И если раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится.

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.

Не радуется неправде, а сорадуется истине.

Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

* * *