Александр Островский

В конце 20-х годов Пушкин стал наполовину москвичом, участвовал в московских журналах, дружил с "архивными юношами", которых потом увековечил в "Онегине". На московских балах в Благородном собрании блистали две красавицы - юная Алябьева и тонкая, темноволосая Гончарова: ее руки добивался поэт...

Островскому было четыре года, когда на Воробьевых горах, обнявшись "в виду всей Москвы", юные Герцен и Огарев дали друг другу свою аннибалову клятву.

Островскому было пять лет, когда в московском Благородном пансионе начал учиться Михаил Лермонтов, а в Москве последний раз побывал проездом в Персию, откуда он не вернется живым, автор "Горя от ума".

Островскому было восемь, когда на московской сцене впервые, хоть и в изуродованном цензурой виде, была представлена комедия Грибоедова с Мочаловым в роли Чацкого и Щепкиным - Фамусовым.

Островскому было тринадцать, когда в Москве прошла премьера "Ревизора", когда закрыли "Телескоп" и зашумело имя Чаадаева. Автор "Философических писем" жил одиноко и независимо во флигеле на Новой Басманной, являясь в свет безукоризненно одетым, с щегольскими холеными руками и развлекая дам в московских гостиных своим желчным остроумием.

Все эти события и лица принадлежали кругу образованного общества, дворянской культуры, которым замыкалось, как могло показаться, все, что жило, действовало, творило, оставляло свой след в истории России. Семья Островского не принадлежала к этому кругу. Все, о чем мы напомнили, происходило в Москве в то самое время, когда в ней рос и жадно впитывал первые впечатления бытия юный Островский. Но он жил как бы в другой Москве, в другом мире, и далеко-далеко брезжило время, когда эти два мира могли сойтись и перекреститься на своих розных путях.

Драматург родился и вырос в самобытном и обособленном уголке города - Замоскворечье. Здесь на каждой улице, в каждом закоулке гудели в праздник колокола церквей. Островский принадлежал по рождению к среде небогатого духовенства. Воспитанником духовной академии, выбившимся в чиновники, был отец Островского, дочерью просвирни была его мать, священником был его дед по отцу, пономарем - дед по матери, с церковным причтом были связаны его многочисленные дядюшки и тетушки.

Низшее "белое" духовенство - несановное, небогатое, образом жизни и достатком мало отличавшееся от своих прихожан, сливалось со средой простолюдинов. Слов нет, в доме дьякона или приходского священника не редкость было встретиться с темнотой, нечистоплотностью, корыстью, но здесь же, в этих семьях, в поколениях "детей" рождались заглушённые до времени порывы к просвещению, широкой деятельности на благо народа. Из этой среды выйдут Добролюбов, Помяловский, Пыпин. Островский тоже предвестник и родня этой разночинной демократической среды.

Если заглянуть поглубже в родословную Островских, мы узнаем, что родом они из костромской земли. В селе Остров Нерехтского уезда, по преданию, жили его предки, откуда и пошла фамилия Островских 1. Род отнюдь не аристократический, уходящий корнями в сельщину, в земщину, и известный вглубь разве что на два-три колена. (Недавно открытый искусствоведами замечательный портретист XVIII века Григорий Островский - тоже костромич.)

Драматург всю жизнь оставался горячим патриотом Костромы и с одушевлением говорил о земле своих предков. Он любил рассказывать о мужестве и силе костромского мужика, "выходящего самодин с рогатиной и ножом на бурого медведя". И добродушно посмеивался над своим другом Провом Садовским, рязанцем по происхождению, говоря, что у всех рязанцев прирожденная актерская жилка и что рязанцы таковы, что "без штуки и с лавки не свалятся". Рязанец Прокопий Ляпунов, воспетый в трагедии Кукольника, казался Островскому лицом излишне театральным - ему "понадобилась веревка на шею, чтобы растрогать: и вовсе в этой штуке не было нужды". Этому герою драматург противопоставлял своего земляка: "Ведь вот наш костромич Сусанин не шумел: выбрал время к ночи, завел врагов в самую лесную глушь; там и погиб с ними без вести, да так, что до сих пор еще историки не кончили спора о том, существовал ли еще он в самом деле на белом свете" 2. Островского привлекала в его земляках суровая основательность, немногословное мужество.

Его всегда тянуло на землю отцов, и не зря, когда Николай Федорович Островский приобрел костромское имение Щелыково, сын полюбил ездить туда на лето, а после смерти отца выкупил имение у мачехи, сделал его своим постоянным летним домом и стал не по семейному преданию только, но по роду жизни костромичом.

Итак, Островские были из костромских мест. Дед нашего драматурга по отцу, Федор Иванович Островский, в 90-е годы XVIII века приехал в Кострому, чтобы учиться там в духовной семинарии.