Александр Островский

Найдя, что общественная почва достаточно распахана чтениями комедии и слухом о ней, Погодин начал действовать. Он сумел удачно воспользоваться благосклонным письмом от графа Дмитрия Николаевича Блудова, дочери которого писал о комедии Хомяков. Вероятно, Погодин посылал влиятельному вельможе комедию для ознакомления. Блудов отсоветовал обращаться к столичному цензору, но приватным образом рекомендовал спешно проводить "Банкрота" через местную цензуру.

2 марта 1850 года Погодин сообщал Островскому обнадеживающую весть. "Посылаю вам копию с письма от гр. Блудова, председателя всех комитетов о цензуре, университетов, просвещения, - писал в своем обычном стремительном стиле, который теперь назвали бы "телеграфным", Погодин. - Надо воспользоваться этим расположением и ковать железо, пока горячо. Я пошлю ее циркулярно к своему цензору, потом к Попечителю, и, подсмолив такую механику - не пустить ли тотчас "Банкрута", если Вы рассудите, в печать. В корректуре легче будет психологически решиться попечителю, который увидит, что дело как будто уже кончено и печатный "Банкрут" не кусается. Цензор отвезет к нему корректуру, я поддам и проч." 12.

"Подсмолить механику..." - словечко это Погодин почерпнул из словаря крючкотвора и пройдохи Рисположенского, героя той самой пьесы, за какую он хлопотал. Блудову не хотелось брать на себя разрешение комедии, но, вырвав у него полусогласие на публикацию, Погодин мог рассчитывать с помощью ссылок на высокий петербургский авторитет уговорить местную цензуру.

Московская цензура находилась тогда в ведении университета, а цензором назначался обычно один из профессоров. В то время им был профессор по кафедре народного и полицейского права В. Н. Лешков, трудолюбивый, но, по отзывам современников, тупой и бездарный человек. Уговорить Лешкова, с которым он знался по-приятельски и встречался домами, Погодину обычно ничего не стоило. Однако случай с "Банкротом" был не ординарный, комедия получила слишком громкую, да еще с оттенком крамольности, славу, так что не в праве цензора было подписать ее единолично. "Не быть бы в ответе", - мог по обыкновению усомниться законопослушный Лешков. Подписать комедию в печать он решился бы, лишь заручившись поддержкой своего непосредственного начальства - Владимира Ивановича Назимова.

Это лицо сыграло в судьбе молодого Островского важную роль и заслуживает, чтобы о нем сказали подробнее.

Генерал-адъютант Назимов, незадолго перед тем назначенный попечителем Московского учебного округа, то есть гимназий и университета, являлся по совместительству, как это было тогда принято, главою местного цензурного комитета. Недавний начальник штаба 6-го пехотного корпуса, никогда не имевший ничего общего с просвещением и наукой, Назимов был определен Николаем I в Москву в помощь Закревскому, чтобы навести порядок в университете и избавить город от смутьянов.

Все боялись вмешательства солдафона в дела просвещения, да и сам Назимов был настроен поначалу агрессивно: "подтянул" гимназии, обрывал профессоров по-военному. Однако у генерала-попечителя оказалось достаточно здравомыслия, чтобы понять, что нельзя рассматривать любое ученое собрание как кружок заговорщиков, а в каждой литературной новинке видеть зловредную прокламацию. Верный слуга престола неожиданно проявил себя человеком не пугливым, дорожившим своим достоинством. К тому же он был внушаем и действовал обычно по рекомендации "московских тетушек и дядюшек". Таким благонамеренным людям, как Погодин, он привык доверять. Это и решило судьбу "Банкрота".

На другой же день после получения письма от Блудова Погодин напросился на обед к попечителю. Там, между закуской и десертом, он имел случай напеть ему и о достоинствах "Банкрота" и о необыкновенной благосклонности к нему Блудова...

- Если вы думаете, что его пропустить можно, - сказал благодушно попечитель, - то я полагаюсь совершенно на вас.

И неожиданно прибавил:

- Я и сам так думал 13.

Назимов лично прочитал тетрадь с комедией и пообещал переслать се цензору с соответствующей рекомендацией.

Впрочем, когда впоследствии по делу о публикации "Банкрота" завязалась между Петербургом и Москвой пренеприятная чиновничья переписка, оказалось, что генерал Назимов был не так уж прост и чуял, где на случай соломки подстелить. "Зная, что сочинение подобного рода требует бдительного и строгого разбора цензуры, - давал Назимов объяснения министру, - я не ограничился тем, что поручил ее рассматривать одному из цензоров, но предварительно сам прочел ее сполна, и притом, желая узнать мнение других, читал графу Арсению Андреевичу Закревскому, которому, как начальнику столицы, должно быть известнее как сословие, представленное в этой комедии, так и впечатление, которое она производила в обществе при чтении ее в рукописи".

Комедия уже набиралась в типографии для мартовской книжки журнала, когда в роскошном доме военного генерал-губернатора на Тверской, в известном всем москвичам и поныне здании {Дом Моссовета на Советской площади.}, происходило чтение "Банкрота".