Александр Печерский: Прорыв в бессмертие

Потом вернулся к Люке.

—Саша, о чем ты говорил с Гришей?

—О глупостях.

—Неправда, вы так горячо спорили. Ты думаешь, я не понимаю твои разговоры с людьми, когда сидишь у меня? Я хорошо понимаю. Я тебе нужна только как ширма. Да, мне это ясно.

—Допустим, что так. Но ты ведь дочь коммуниста. Ты ведь сама сказала, что готова немцев резать на куски.

—Да, но я боюсь, Саша, а вдруг провалитесь? Тогда они всех нас загонят в третий лагерь. Ах, как бы вырваться отсюда! Но это невозможно, невозможно.

Она вся дрожала и все время повторяла: за что это нам? Почему нам жить не дают? Почему?

Я ее успокаивал:

—Люка, обещай, что никому не проговоришься, о чем мы с тобой только что говорили.

—Когда я была еще ребенком, — с досадой проговорила она, — мне было тогда восемь лет, полиция меня мучила, добиваясь, чтобы я рассказала, где мой папа скрывается, а я молчала. А теперь… Эх ты, Саша…

Со слезами на глазах Люка убежала в свой барак.

10 октября

Вечером меня и Шлойме пригласили в слесарную послушать патефон, который охранники дали отремонтировать. Там было несколько лагерников и Бжецкий. Среди вещей уничтоженных людей оказалось несколько советских пластинок, их и проигрывали. Если бы нас накрыли, избили бы до смерти. Но такова жизнь в лагере — ты всегда на грани смерти. Кузнец Рейман выпекал оладьи из настоящей муки и посыпал их сахаром.

—Откуда вы взяли муку и сахар? — удивился Шлойме.

—Во втором лагере. Среди отобранных вещей обреченных попадаются продукты. Нам иногда удается немного припрятать для себя.

Бжецкий потеснился и пригласил меня и Шлойме сесть.

—Кушайте, — сказал он, пододвигая к нам тарелку с оладьями.

— Спасибо, я не могу, — отказался Шлойме.

—А из чего, думаете, готовят обед, который нам дают? Из этих же продуктов. Других продуктов они на нас не расходуют.

—Казенный обед — другое дело. Может, вы и правы, но мы не привыкли, поэтому неприятно, извините.

Чтобы покончить с этим тяжелым разговором, я стал рассказывать о разных пластинках, которые когда-то мне пришлось слушать. Бжецкий несколько раз пытался завести о чем-то разговор, но беседа не клеилась. В конце концов он мигнул кузнецу, чтобы тот отнес патефон в другую мастерскую, находившуюся в соседней комнате. Рейман взял патефон, и все пошли за ним.

—Саша, пойдем, — сказал Шлойме.

—Он сейчас подойдет, — ответил за меня Бжецкий.

Я заметил, что в слесарной мастерской только он стоит и все время смотрит в окно. «Значит, и капо тоже боится», — подумал я.

—Я хочу с вами поговорить, — начал Бжецкий. — Вы, вероятно, догадываетесь, о чем.

—Почему вы думаете, что я догадываюсь?

—Чего вы так боитесь?

—К сожалению, — сказал я, — нам трудно договориться. Я не понимаю ни по-еврейски, ни по-польски.

—С Люкой вы все-таки договариваетесь. Так что это препятствие отпадает. Я понимаю по-русски. Разговариваю плохо, но если захотите, то поймете меня.

—Почему бы мне не хотеть? И вообще, что означают ваши уколы?

—Прошу вас, не перебивайте. Выслушайте меня, потом ответите. За последнее время в лагере что-то происходит. Люди стали беспокойные.

—Им есть отчего беспокоиться.

—Да, но до вашего прибытия это не было заметно в такой мере. Ясно, вы что-то готовите. Я скажу вам проще: вы готовите побег.

—Обвинить легче всего. Какие у вас доказательства?

—Вы это делаете очень осторожно, избегаете общества, мало говорите с людьми. Вы проводите время с Люкой. Люка — хорошая ширма. Несколько дней назад вы бросили в бараке фразу: «О себе мы сами должны позаботиться». Потом эту фразу повторяли во всех уголках лагеря. Если бы я захотел, то только за эти слова вас бы уже не было на свете, но вы видите, что я никому ничего не сказал. Я знаю, вы считаете меня низким человеком. Не буду сейчас оправдываться перед вами. Хочу только сказать, что я знаю всё. Вы почти ни с кем не разговариваете. Вместо вас говорит маленький Шлойме, умный парень. Вы спите рядом и имеете возможность обо всем договориться. Я обо всем догадался, но вас не выдал и, как видите, не собираюсь этого делать.

—Продолжайте, я вас слушаю, — сказал я, когда Бжецкий ненадолго умолк.

—Саша, — продолжал Бжецкий, — я вам предлагаю включить меня в дело. Вместе мы проведем операцию гораздо легче и удачнее. Мы, капо, имеем возможность в часы работы свободно передвигаться по лагерям, кроме третьего. Мы можем поговорить с кем надо, не навлекая подозрения. Вы подумайте, насколько мы можем быть полезны вам. Вы спросите, почему я вам это предлагаю? Очень просто. Потому что не верю немцу. Когда наступит момент ликвидации лагеря, мы будем стоять в одном ряду с вами. С нами покончат, как и с вами, это ясно.

—Хорошо, что вы это понимаете, — согласился я. — Но почему вы обращаетесь именно ко мне?

—Потому что вы руководите этим делом. Вы ведь видите, что я это знаю. Зачем время тратить зря? Мы хотим вам помочь, мы хотим идти с вами.

—Кто это мы?

—Я и капо Геник.

—А Шмидт?

—Он может донести.