Александр Первый

— Эй, Савенко, Савенко! — крикнул Пестель. — Сколько раз говорил я тебе, чтобы на ночь лампу доливал! Не слышит, подлец, теперь его не разбудишь и пушками…

— Послушайте, Пестель, — вдруг начал Голицын, как будто в темноте легче стало говорить, чем при свете, — я вам давеча неправду сказал: я еду не в Киев…

— А куда же?

— В Таганрог.

— В Таганрог? К государю?

— Да, к государю.

— Вот что! — удивился Пестель, но как будто не очень. Лица его Голицын почти не видел, но слышал по голосу, что он усмехается.

Курьер, отправленный Дибичем по повелению государя, долго не мог отыскать Голицына, потому что тот все время был в разъездах — в Тульчине, в Житомире, в Киеве, а когда отыскал наконец в селе Кирнасовке, то не хотел отпустить, требуя, чтобы он ехал с ним. Но генерал Юшневский поручился за него, и курьер поскакал вперед, а Голицын выехал вслед за ним тотчас же и, хотя Линцы были ему не по дороге, — не захотел нарушить слова, данного Пестелю, заехать к нему еще раз перед началом действий, а что теперь начало или конец всего, — предчувствовал.

— Так вот что, в Таганрог, к государю, — повторил Пестель все с тою же усмешкою в голосе. — Отчего же раньше не сказали? Чудаки мы с вами, право: точно в жмурки играем. А ведь я знал, Голицын, что вы в Таганрог едете…

— Знали, Пестель?

— Ну, пожалуй, и не знал, а так, будто предчувствовал. С этим и ждал вас, все думал об этом, только об этом и думал. Ведь мы того разговора не кончили, о подлости… или сумасшествии. А надо бы кончить, — не подлецы же мы с вами, в самом деле, и не сумасшедшие. А уж если непременно одно из двух, так пусть лучше сумасшедшие, не так ли, а?..

Голицын молчал и, не глядя на Пестеля, чувствовал, что взор его тяжелеет на нем невыносимою тяжестью.

— Ну, так вот что, Голицын, — начал он вдруг изменившимся голосом: — поедемте вместе…

— Вместе? Куда?

— В Таганрог.

— Зачем?

— Будто не знаете?..

Голицын знал, — но вдруг стало ему страшно, как во сне; все хотел и не мог вспомнить что-то о Софье, о государе и о том, что мучило все эти месяцы: «Убить надо, но пусть не я, а другой».

— Вы тогда сказали, — продолжал Пестель, — что мы с вами квиты: оба знаем, что надо делать, и не делаем, не можем, — значит, подлецы оба. Но ведь это вы сказали мне из жалости, а себе не скажете?.. Ну, не надо, не надо, ничего не будем решать, — только вместе поедем, посмотрим, попробуем… Не отказывайте, Голицын, не отказывайте! — повторял он с мольбою грозящей, и взор его все тяжелел, тяжелел невыносимою тяжестью. — Не хотите?.. — прошептал и приблизил лицо к лицу его.

«Если он сейчас в лицо мне плюнет, то будет прав», — подумал Голицын.

— Хорошо, поедемте, — сказал и почувствовал, что не только сказано, но и сделано что-то невозвратимое: убьет или не убьет, — все равно что убил.

— Ну, слава Богу, слава Богу! Я так и знал, что не откажете, — вздохнул Пестель с облегчением.

И опять молчание, только волчий вой в трубе да в соседней комнате — шелесты, шорохи, шепоты, треск и скрип половиц, как будто ходит кто-то крадучись. Шаги послышались так явственно, что оба вдруг оглянулись и увидели, что кто-то весь в белом стоит в дверях: не один ли из тех бледных призраков, что проносились мимо окон, вошел в дом?

— Кто это? Кто это? — вскрикнули оба.

— Это вы, Пестель? — сказал по-французски стоявший в дверях.

— Э, черт тебя побери, мой милый! Вот напугал… Я уж думал, привидение, — смеясь, ответил Пестель тоже по-французски.

Голицын узнал князя Александра Ивановича Барятинского, лейб-гвардии гусарского полка штаб-ротмистра, члена Тульчинской Управы Южного Тайного Общества.

Внезапному появлению гостя хозяин не удивился. «Он и стакана воды не может выпить иначе, как с видом заговорщика», — говорил в шутку о Барятинском. Приезжая в Линцы к Пестелю, тот всегда останавливался в том же доме, но в другом флигеле, с отдельным ходом; у него был свой ключ. Только что приехал и вошел потихоньку, чтобы не будить прислуги.

— Ну, входи же, входи, раздевайся. Ты очень кстати: я уж хотел посылать за тобою. Знакомы, господа? Князь Валерьян Михайлович Голицын…

— Как же, у Юшневского встречались, — ответил Барятинский, снимая шапку, шубу, шарф и валенки, — все запушенное снегом так, что в самом деле похоже было на привидение.

Барятинский был красавец несколько восточного облика; человек светский, адъютант главнокомандующего, графа Витгенштейна, поэт, математик, философ-безбожник и республиканец отъявленный; очень добрый и не очень умный, Пестелю был предан так, что если бы тот и вправду мечтал «сделаться императором», как многие думали, Барятинский не возмутился бы.

— Что это вы, господа, в темноте сидите? — удивился он.

— Да вот лампа потухла, а денщик спит, — не разбудишь. Тут где-то свеча, посмотри, — сказал Пестель.

Барятинский отыскал свечу на столе, вышел в переднюю и осторожно, так, чтобы не будить храпевшего Савенко, зажег свечу о теплившийся в углу ночник.