Александр Первый

10 августа царская коляска покинула Царское Село. Свита государя была немногочисленна — только свои. Пока ехали по большакам и проселкам, Александр сажал с собой князя Волконского, но при въезде в большие города его сменял Аракчеев — царь словно желал показать всей России свою привязанность к временщику.

В Москве царь пожертвовал на бедных 500 тысяч рублей, на отстройку дома благородного собрания 150 тысяч. В то же время он как будто стремился забыть, что всего четыре года назад в первопрестольной хозяйничали французы. "Непостижимо для меня, — записывал Михайловский-Данилевский, как 26 августа государь не токмо не ездил в Бородино и не служил в Москве панихиды по убиенным, но даже в сей великий день, когда почти все дворянские семейства в России оплакивают кого-либо из родных, павших в бессмертной битве на берегах Колочи, государь был на балу у графини Орловой-Чесменской. Государь не посетил ни одного классического места войны 1812 года, Бородина, Тарутина, Малого Ярославца и других, хотя из Вены ездил на Ваграмские и Аспернские поля, а из Брюсселя — в Ватерлоо. Достойно примечания, что государь не любит вспоминать об Отечественной войне и говорить о ней, хотя она составляет прекраснейшую страницу в громком царствовании его".

Свое тезоименитство Александр отметил возвращением на службу Сперанского — он был назначен пензенским гражданским губернатором.

В Загустине 4 сентября царь подписал манифест об отмене в текущем году рекрутского набора ввиду достигнутого "Промыслом Всевышнего прочного мира, утвержденного на основаниях взаимного дружеского согласия европейских держав".

7 сентября Александр приехал в Киев. В лавре он посетил прославившегося еще при жизни слепого иеромонаха Вассиана и пробыл с ним с восьми часов вечера до полуночи.

— Благословите меня, — сказал Александр, входя в келью.

Вассиан хотел поклониться государю в ноги, но Александр не допустил этого, поцеловал старцу руку и сказал:

— Поклонение принадлежит одному Богу. Я — человек, как и прочие, и христианин. Исповедуйте меня, и так, как вообще всех духовных сынов ваших.

После беседы со старцем он сказал, что посещение лавры оставило в нем чувство, о котором святой Павел писал: "Был аще в теле, или аще кроме тела, не вем, Бог весть".

В Варшаву Александр поехал через Брест-Литовск, видимо, избегая встречи с кем-нибудь из Чарторийских.

Варшава издавна слыла у русских веселым городом — недаром на ее гербе изображена сирена — и еще со времен Петра привлекала желающих насладиться "приятностями жизни". Во время разделов Речи Посполитой и наполеоновских войн веселье в ней несколько поутихло, но с восстановлением Царства Польского древняя столица вновь запировала и запраздновала на славу. Со всей Европы сюда съехались польские эмигранты, служившие под знаменами Наполеона, а из России — путешественники и офицеры, служившие у великого князя Константина Павловича.

Но среди бесшабашного разгула уже слышался ропот. Причиной ему была колоритная особа великого князя.

Главную свою заботу Константин Павлович видел в создании польской армии, которая под его началом действительно вскоре стала считаться образцовой в Европе. Иностранные принцы и генералы специально ездили в Варшаву, чтобы научиться у великого князя искусству обучения войска. Поляки не без тщеславия говорили, что их армия доведена до wysokiej doskonalnosci, а сам Константин Павлович, слушая похвалы, с удовольствием повторял: "Мои ученики, мои ученики". Великий князь вникал во все мелочи солдатского быта: посещал казармы и конюшни, лазареты и кухни, наблюдал за ковкой и чисткой лошадей, проверял корм и подстилку, заглядывал в полковой котел и каждую миску, а вне службы любил побалагурить и покалякать как с офицерами, так и с солдатами. Немного было таких офицеров, от полковника до прапорщика, которые не были бы должны великому князю, и ни разу никто из должников не слышал ни слова об уплате долга. Константин Павлович ходил за гробом каждого умершего офицера, а покойных генералов лично носил до могилы.