Александр Первый: император, христианин, человек

Такова была плата за самонадеянность. Аустерлиц стал для Александра сильнейшим ударом – почти таким же, что и смерть отца. Но стало это и уроком, пусть жестоким. Говорят, что после этой битвы император сильно изменился. Больше он никогда не рвался командовать войсками. К людям сделался суше, недоверчивей. Негласный комитет приказал долго жить совсем – очень похоже, что Александра уязвило поведение друзей, перед сражением хвастливых и задорных, а в тяжкий момент испарившихся кто куда. Очень скоро лишился министерского поста Чарторыйский, отдалился Строганов… Удалили и Кутузова – в Киев, генерал-губернатором. Это формальной ссылкой не назовёшь, даже понижением вряд ли, но явным всё же выглядит здесь нежелание видеть близ себя живой укор.

Хотя многие прочие укоры никуда не делись, так и маячили рядом… К этому времени Александр, похоже, в полной мере осознал нелёгкую правду относительно того, что такое политика мирового масштаба – правду, элементы которой раньше проскальзывали как-то мимолётно, а теперь она предстала во всей весомости и грубости и заставила императора крепко думать.

6

Александр начал политическую карьеру, считая, что его задачей является совершенствование государственного российского аппарата, неуклюжего и малоэффективного. Решение этой задачи, по его мнению, должно привести к созданию справедливого общества, где люди будут счастливы – а вот тогда можно будет сложить с себя царские регалии, забыть о власти и предаться творчеству: наукам, философии, искусству… Впрочем, даже в молодости, наверное, Александр не был столь наивен, чтобы рисовать себе именно такую картину своей будущности, но он предполагал, что сумеет по крайней мере создать условия, могущие вызвать в людях стремление ко всеобщей справедливости, когда они поймут, что вот она! – правда нашего мира, идти надо к ней, по этой дороге… Иначе говоря, он, Александр, может хотя бы указать человечеству путь к счастью; а в этом случае тот самый грех… или пусть это была слабость… ну, словом, то самое, о чём даже вспомнить страшно – даже это может стать оправданным: власть монарха есть свет, который способен путь к счастью озарить. Не для себя, для всех.

Вероятно, и мечтами о том, что, узнав мысли императора, его подданные с восторгом примутся воплощать эти мысли в жизнь, Александр себя не тешил. Он достаточно быстро понял, что предстоит долгая, трудная, рядовая работа; настроил себя на это и взялся за обязанности всерьёз. Ему казалось, что он не боится трудностей.

Но он не представлял себе, какие это трудности. Стратегия увязла в болоте повседневных дел, мозговой центр в лице Негласного комитета старался, напрягался что есть сил… однако, держать курс получалось не очень – да и вправду сложно сделать это, когда планы не очень отчётливые, а каждый день вбрасывает новые и новые проблемы, которые надо решать немедля, сейчас, сию секунду – и каждая попытка решить один вопрос тут же ставит перед тобой два новых. Уравнение с тысячью неизвестных! – и конца-краю этой алгебре не видно.

Царь всё-таки считал, что он справится. Разбирая ежедневно ворохи суетных дел, он памятовал о главном и надеялся, что его генеральную линию вот-вот оценят, она заработает сама, люди втянутся в идею, проникнутся, осознают…

Но этого не получалось. Обстоятельства не подчинялись Александру, и он, наверное, чувствовал себя человеком, пытающимся сладить с огромной и незнакомой машиной: та скрипит, лязгает, дёргается, где-то из неё вдруг вылетает гайка, где-то рвётся шланг, где-то клинит шестерню – а он, машинист, мечется, пытаясь сразу и наладить в нескольких местах, и угадать, что надо сделать, чтобы этот неукротимый монстр подчинился и заработал легко и гладко. Но ничего подобного! Обстоятельства не поддавались и не подчинялись; наоборот, они наваливались нарастающим массивом… и наконец, вырвались из-под контроля совсем. Всё развалилось – и вот император Александр лежит на соломе в крестьянской хате, плачет и дрожит от холода.

7

С ужасным позором Аустерлица рухнула и Третья коалиция. Посланник прусского короля министр Гаугвиц прибыл к месту сражения, когда оно закончилось. Министр вёз с собою ультиматум Наполеону, но никому о нём не говорил, и правильно сделал: Фридрих-Вильгельм хоть и прослезился вместе с Александром над остовом своего пращура, был осторожен в прогнозах. Когда Гаугвиц узнал о том, что случилось, то спрятал ультиматум подальше и поспешил ко французскому императору с поздравлениями, на что Бонапарт едко заметил: мол, в поздравлениях самое главное вовремя указать адресата, а прочие слова – какая разница [64, 143]…

Пруссакам он не доверял.