Александр Пушкин и его время

Такими определениями, приговорами Татьяны Пушкин осуждает Петербург, осуждает своих современников, бывших друзей, и утверждает свою свободу искать истину.

Поэт видит и показывает нам своих современников, которые полагают, что

…Дружбы нет и той меж нами.
Все, предрассудки истребя,
Мы почитаем всех — нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.

В ноябре же из Малинников Пушкин пишет в Петербург Дельвигу, посылая тому стихи для его «Северных цветов», где мы читаем между прочим:

«Вот тебе в Цветы ответ Катенину… Не знаю, долго. ли останусь в здешнем краю… К новому году вероятно явлюся к вам в Чухландию. Здесь мне очень весело, Прасковью Александровну я люблю душевно; жаль, что она хворает и всё беспокоится». «Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина»… «Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито…»

И этот «Ответ Катенину» тоже очень характерен как свидетельство отхода поэта на новые, углубленные позиции в своем мировоззрении. Катенин — этот «товарищ милый, но лукавый», в своих стихах под заглавием «Старая быль» в коварно путаной, неясной форме предлагал Пушкину воспеть с ним, вслед за тостом соперника, певца-грека, только что воспевшего князя Владимира:

Кого же воспоет певец,
Кого, как не царей державных,
Непобедимых, православных,
Носящих скипетр и венец?

Но Пушкин отклоняет этот «лукавый тост».

Напрасно, пламенный поэт,
Свой чудный кубок мне подносишь…
Не пью, любезный мой сосед!
Товарищ милый, но лукавый,
Твой кубок полон не вином,
Но упоительной отравой…

Выпад Катенина — реакция одного из петербургской толпы на стихи Пушкина, обращенные к царю.

Дождь, осень. Малинники, капающие в бездну времени щелчки маятника, воздыхательные лампады в спальнях, озаряющие пуховики, зеленоглазый сон, бродящий по барскому дому. Беспечное изживание упоительной жизни. И в этой тишине ночи Пушкин наедине со своей Музой.

В низенькой комнате поэта пылает разожженное творческой фантазией злое солнце над пустыней, жаром пышет щелястая, как кожа крокодила, клянущая свое существование мертвая земля. Черный смерч, налетая на одинокое проклятое дерево анчар, рвет ветви, листья, гнёт его в дугу, валит на землю и снова отпускает узловатый ствол, отчаянно машущий сухими руками ветвей, и яд, как проклятье злодея, каплет, стекая, словно слезы, сквозь его кору. Жизнь обращается в смерть, здесь ядовитый дождь несет гибель всему живому, жаркий ветер несет с собой тление… Зияющий провал жизни, где из избытка солнечной силы и страсти рождаются смерть и зло. Видение поэта о том, как из жизни возникает смерть. Проблема зла, ставшая над Россией.

Тигр и тот убегает от бешеной злобы, вдруг явившейся в природе, а человеку она нужна: это царю нужна смерть и злоба! Царю!

Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом,
И тот послушно в путь потек
И к утру возвратился с ядом.
Принес он смертную смолу
Да ветвь с увядшими листами,
И пот по бледному челу
Струился хладными ручьями;
Принес — и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.

Человек цепенеет перед человеком. Раб повержен у ног «всепобедимого владыки». С царем нет свободы. И некуда уйти этому бедному рабу. Раб покорен. Его даже хвалят за покорность — он добрый гражданин! Все должны повиноваться владыке… Все должны исполнять владычную волю. Поддерживать, славить государственную власть. У раба ведь за это есть шалаш, ложе из драных лык. И он — честный раб, он исполнял приказание…

Царю нужен яд с ветвей анчара.

А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседам в чуждые пределы.

Это царь хотел бы, чтобы он, Пушкин, нес всюду на стрелах своего гения яд. А поэт не хочет этого — он честен! Ах, какая веселая, пушкинская, солнечная шла зима тогда, в 1828 году, в Старицком уезде, на берегах быстрой речонки Тьми, где на пространстве в десяток верст стояли три усадьбы: две Вульфов — Берново и Павловское, и третье — Малинники — бывшей Вульф, Прасковьи Александровны Осиповой.

Эта зима, может быть, была последними неделями молодой жизни Пушкина… Шел, зрел, наливался силой тридцатый год жизни поэта,