Александр Пушкин и его время

Я получила очень скоро письмо ваше от 10 числа, Милостивый Государь Александр Иванович, и тотчас же отвечала по почте. Но теперь пишу к вам по случаю и без боязни, чтобы нескромные глаза не взглянули на мои строки. Я чрезмерно рада, что вы приехали домой, благодарна, более чем могу то изъяснить, за приятное о том извещение, счастлива получением прекрасного портрета, которому обстоятельства придают так несказанно большую цену в глазах моих — но должна признаться, что ни я, ни моя Мария, мы не можем быть покойны, пока вы не будете так благосклонны и не скажете нам откровенно, не навела ли вам незабудка[24] какой новой неприятности. Ничто, что до вас касается, не может быть теперь для меня и детей моих равнодушно; когда поедете вы в Москву?.. Я знаю, что Вдова А. Серг. не будет сюда, и я этому рада. Не знаю, поймете ли вы то чувство, которое заставляет меня теперь бояться ее видеть?.. но многое должно бы было вам рассказать, чтобы вполне изъяснить все, что у меня на душе и что — я знаю — наконец многоглаголание и многописание все выйдет; к чему ж теперь рыданье и жалкий лепет оправданья. Но ужас берет, когда вспомнишь всю цепь сего происшествия. Мне сказывала моя Евпраксия, что будто бы жена убийцы хочет требовать разводу… что она была жертва привязанности к сестре. 29 число Сергей Львович был в Москве у сына моего Алексея Вульфа и просил его о покупке надгробного камня для могилы Надежды Осиповны!!.. без всякого предчувствия, что и прах сына уже вместе лежит!.. Мимолетное видение, в котором вы были в Тригорское, никогда не изгладится из моей памяти — время токмо более и более будет оживлять воспоминание… Я сказала вам, что отягчало душу мою, С истинным чувством почтения и сердечной преданности я честь имею, Милостивый Государь, быть вам преданная Прасковья Осипова».

* * *

Но как же могло случиться то чудовищное, что случилось? Каким роковым стечением обстоятельств попал великий русский поэт под пулю титулованного иностранного шалопая?

8 сентября 1826 года, небритый, в соломе, в пыли, забрызганный грязью, Пушкин был введен в кремлевский кабинет императора. Вошел взволнованным, смущенным, недоумевающим.

Пушкин оказался государственно «прикреплен» службой к царю, как любой из крепостных мужиков был «прикреплен» службой к земле. И Пушкин и мужик — оба служили государству, обществу, миру, а не государю, не помещику: крепости петербургского образца 1762 года русский крестьянин никогда не признавал, как и крепости Соборного уложения 1649 года. Крестьяне всегда мыслили себя хозяевами земли, признавая за помещиками лишь право поместного управления землей. Тот крестьянин, который входил в иные отношения с помещиком — в имущественные обязательства, в займы, на русском языке именуется холопом, а в обязательстве — личной службы холуем.

Свободный певец свободы и закона, смелый, благородный, гениальный Пушкин по государственной службе своей, однако, оказался зажатым в плотной толпе придворных холуев, среди беспощадной в своем благополучии светской черни.

Пушкин весь в этом своем отрывке:

Блажен в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями.
Владея смехом и слезами,
Приправя горькой правдой ложь,
Он вкус притупленный щекотит
И к славе спесь бояр охотит…
Меж тем, за тяжкими дверями,
Теснясь у черного крыльца,
Народ, гоняемый слугами,
Поодаль слушает певца.

Отношение Пушкина к царю и государству было неким родом кратковременного равновесия очень сложного ряда сил, и такое равновесие могло быть только неустойчивым.

Так ступил Пушкин на стезю, приведшую его к роковому концу.

Вторым роковым шагом поэта оказалась его женитьба на красавице Гончаровой.

В свете не Натали была женой Пушкина, а Пушкин был мужем Натали. Ослепляющее обаяние красоты его жены в злонравном, спесивом и жестоком свете Петербурга затмевало обаяние самого Пушкина как поэта. Изысканные, пресыщенные вкусы света, его сластолюбие, женолюбие, бесконечная праздность, требующая развлечений, его вольтерьянство, развращенный моральный скептицизм, его сплетни, — все создавало густую, атмосферу «образованного разврата».

«Каков поп, таков и приход!» Попом же в этом приходе был сам царь Николай, молодой атлет, могучий, великолепно сложенный, в котором казарменная муштра павловской Гатчины, мистические настроения старшего брата императора Александра и не столько рыцарское, сколько офицерское ухажерство — при полном всемогуществе самодержца — составляли душистую смесь.

Француз А. де Кюльтюр в книге, вышедшей в Париже в 1855 году под заглавием «Царь Николай и Святая Русь», так повествует о быте этого высшего общества: