Александр Пушкин (пьеса в четырех действиях)

Дубельт. Я попрошу вас повременить, я войду в кабинет, а потом мы приложим и печать корпуса жандармов.

Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно на меня возложить опечатание и разбор бумаг… Я не понимаю. Я должен разбирать бумаги один… Помилуйте, зачем же другая печать?

Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса жандармов станет рядом с вашей печатью?

Жуковский. Помилуйте, но…

Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу.

Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте, ведь меня могут назвать доносчиком! Вы посягаете на единственно ценное, что имею, на доброе имя мое… Я доложу государю императору.

Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать вопреки повелению государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич!.. Неужели вы думаете, что правительство может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь? Не для вреда это предпринимается, Василий Андреевич. Не будемте терять времени.

Жуковский. Повинуюсь.

Дубельт с канделябром входит в кабинет, потом возвращается, предлагает сургуч Жуковскому.

Жуковский прикладывает печать.

С улицы донесся звон стекла и шум.

Дубельт (тихо). Эй.

Портьера внутренних дверей отодвигается, и появляется Битков.

Ты кто таков, любезный?

Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.

Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось.

Битков. Слушаю. (Скрывается.)

Дубельт начинает запечатывать дверь.

Жуковский. Кто мог ожидать, чтобы смерть его вызвала такие толпы… всенародная печаль… Я полагаю, тысяч десять перебывало сегодня здесь.

Дубельт. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч человек.

Пауза.

Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина, а тут доктор выходил, — какой-то швырнул кирпичом, фонарь разбил.

Дубельт. Ага.

Битков скрывается.

Ах, чернь, чернь…

Хор за дверями вдруг послышался громче.

Дубельт подходит к дверям во внутренние комнаты.

Пожалуйте, господа.

Внутренние двери открываются, в гостиную входят один за другим в шинелях, с головными уборами в руках десять жандармских офицеров.

К выносу, господа, прошу. Ротмистр Ракеев, потрудитесь руководить выносом. А вас, полковник, прошу остаться здесь. Примите меры, чтобы всякая помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно и незамедлительно.

Офицеры вслед за Ракеевым начинают выходить в столовую, кроме одного, который возвращается во внутренние комнаты.

А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда ли? Страдалица нуждается в утешении…

Жуковский. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)

Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к дверям столовой.

Темно.

Ночь на Мойке. Скупой и тревожный свет фонарей. Окна квартиры Пушкина за занавесами налиты светом.

Подворотня. У подворотни тише, а кругом гудит и волнуется толпа. Полиция сдерживает толпу.

Внезапно появляется группа студентов, пытается пробиться к подворотне.

Квартальный. Нельзя, господа студенты! Назад! Доступа нету!

Возгласы в группе студентов: «Что такое? Почему русские не могут поклониться праху своего поэта?»

Назад! Иваненко, сдерживай их! Не приказано! Не приказано пускать студентов!

Внезапно из группы студентов выделяется один и поднимается на фонарь.

Студент. Сограждане, слушайте! (Достает листок, заглядывает в него.) Не вынесла душа поэта позора мелочных обид!..

Гул в толпе стихает.

Полиция от удивления застыла.

Восстал он против мнений света… Один, как прежде, и убит!

В группе студентов крикнули: «Шапки долой!»