Александр Секацкий в Журнальном зале 1999-2012

Поле возможностей, раскрываемое бытием-при-теле, практически необозримо. Весь пафос открытости Другому, от согласований до соприкосновений, контролируется акупунктурой телесного представительства. Без опоры на эту инстанцию рассыпаются все построения, доступные в vita-режиме. Остаются, в лучшем случае, игры со льдинками, которым предавался Кай.

В диалоге Платона “Пир” хорошо обозначена суть проблемы. Здесь алкоголь (разбавленное вино) выступает в роли духовно-телесного медиатора, обеспечивающего согласование скоростей присутствия. Неспешно конституируется предмет беседы, так создается произведение, приближаясь к пределу возможностей смертных. Эта отложенная кульминация, оплетенная скрепами ожидаемого приращения смысла, непосредственно перекликается с другим произведением, высшим произведением Эроса, созидаемом на ложе любви. В сущности, оба события могут служить метафорами друг друга. Аналогична прежде всего природа трудностей, траектория поэзиса, извлечения формы из бесформенности. Импульсивная и дискретная мужская сексуальность, зависящая от более архаической физиологии, противопоставлена плавному, размытому женскому оргазму, изначально насыщенному прямыми аттракторами Логоса. В феминном модусе сексуальности чувственное управляемо и ведомо сверхчувственным.

Мужской оргазм служит архетипом и моделью для множества событийных рядов — например, для битвы, спортивного состязания, для всякой конфигурации воли, не имеющей обратной связи. Но пир как symposion безусловно описывается языком женского, через telos последнего по времени наслаждения — ее наслаждения. В акте любви лишь опытный мужчина способен руководствоваться позывными, не совпадающими с диктатурой примитивной программы, ответственной за этот участок функционирования мужского тела. Брат Осел (или, допустим, либидо) в этом случае упрям, как никогда, конь, вожделеющий сильнее всей упряжки. Но колесница любви, которая руководствуется его задыхающимся галопом, неизбежно опрокинется: она никогда не поднимется на вершину, к жилищу крылатого Эрота. Именно тело возлюбленной выступает как инстанция чувственно-всеобщего, являясь мерой и самого себя, и другого, в данном случае — любящего, который в резонансе собственного тела всегда единичен (или, по крайней мере, не поднимается выше особенного).

Еще Христиан фон Эренфельс, один из предшественников Фрейда, писал о “трагической роли рассогласования физиологических механизмов мужского и женского оргазма, видоизменившей всю историю человечества”¹⁶. Сам Фрейд в переписке с Флиссом признал (хотя и неохотно, как софист на допросе у Сократа), что большая часть неврозов была бы устранена, если бы управление эрекцией и эякуляцией находилось под конторолем Ego, а не Id¹⁷. На первый взгляд “трагическое рассогласование” и впрямь может показаться проклятием человеческой природы — еще большим, чем необходимость в поте лица добывать хлеб свой. Но при некотором размышлении можно прийти и к противоположному выводу — только потому стра­на Эрота является для нас землей обетованной, что доступ в нее не гарантирован. Если бы въездная виза давалась каждому почем зря, человеческая культура лишилась бы самого важного — всех своих прихотливых завитков.

Высшие произведения и Эрота, и Бахуса возникают благодаря умению наслаждаться наслаждением другого, опираясь на взаимное депонирование кульминации, на отсрочку растраты, приносящую дополнительные и сладчайшие проценты. Вот вопрос, неизбежно вытекающий из точного и честного самоотчета, а не из предательства воли: как быть с телесной предъявленностью, с контактным проживанием в отличие от бесконтактного скольжения-проникновения, представляющего собой дар мысли? Философия не раз приходила к выводу, что замысел о человеке состоит в том, чтобы пронизывать мыслью сущее, не сдвигая его со своих мест. Но ведь не менее справедлив и равновеликий тезис: какое счастье, что у людей есть тела.

Апологеты чистого бесконтактного разума сделали свой выбор. И упустили драгоценную возможность, во всей Вселенной данную единственно лишь человеческому существу, — возможность прижизненного преодоления смертности смертных.

¹ Подольский Н. Возмущение праха. СПб.: Азбука, 1996. С. 398.

² См. подробнее: Секацкий А. К. Онтология лжи. СПб., 2000.

³ Николай Кузанский. Сочинения. Т. 1. М., 1978. С. 214.

⁴ В соответствии с правилами христианской канонизации важнейшим аргументом является нетленность мощей.

⁵ “Не следует бояться смерти, ибо пока мы здесь — ее нет, когда она приходит — нас нет”. Это утверждение принадлежит не столько метафизике, сколько метафармакологии и с успехом применяется для духовной анестезии.

⁶ Тут уместно привести шуточное четверо­стишие Вадима Шефнера:

Сказал я старику преклонных лет:

—Ты много спишь, соннолюбивый дед.

— Такое дело, — мне ответил он, —

Я тренируюсь, близок вечный сон.

⁷ Развитие темы см. в книге: Т. Горичева, Н. Иванов, Д. Орлов, А. Секацкий. Ужас реального. СПб., 2003.

⁸ Пылькин А. Текущая неопределенность. “Vita Cogitans”. СПб., 2003. № 3.