Александр Шморель

«Отец никогда не лез в политику, — вспоминал Эрих Шморель, — это мама всегда эмоционально комментировала события общественной жизни Германии». После прихода Гитлера к власти в 1933 году дома постоянно разворачивались словесные перепалки. «Какой из него руководитель государства? Это же совершенно невозможный человек», — убеждала Елизавета своих братьев Рудольфа, Николая и Арнольда. Братья Гофманы доказывали обратное, но до ссор дело не доходило. Рудольф, наверное, всё-таки тайно надеялся, что в случае, если границы рейха окажутся восточнее Оренбурга, то и его пивоваренный завод вернут «законному хозяину». Впрочем, таких мыслей вслух он никогда не высказывал, но объяснение действиям Гитлера в семейных спорах всё-таки находил. «Однажды, вернувшись с какой-то очередной политической манифестации, — продолжал Эрих, — мама была полна негодования. Во время речей она сидела недалеко от фюрера. «Ах, он всё время кричал, его же просто невозможно слушать!» — она явно не одобряла манеру выступлений Адольфа».

Как бы то ни было, но участие в милитаристских детских организациях в начале 1930-х годов привлекало Александра возможностью новых приключений, походов… Став членами детского объединения «Шарнхорст», названного по имени полководца — борца за свободу времён Наполеоновских войн, Алекс с друзьями отправились на велосипедах в поход. Стояла зима. Эриха брат взял с собой, но тот, самый маленький в отряде, скоро выбился из сил, и ребятам пришлось везти его по очереди на раме. Отряд велосипедистов остановила полиция. Гордо отрапортовав, что отряд «Шарнхорст» направляется в поход, ребята неожиданно услышали в ответ: «A-а, антиправительственная группировка!» У власти в Германии тогда ещё были социал-демократы…

В 1933 году организация «Юные баварцы», к которой примкнули братья Шморели, превратилась в гитлерюгенд, а «Стальной шлем», членами которой были старшие ребята, реформировалась в СА — «штурмовые отряды». Эриха приняли в гитлерюгенд, а Алекса — в СА, но в марте 1934 года выяснилось, что Шурик ещё мал для этой организации, ему было шестнадцать, и его «вернули» в гитлерюгенд. Алекс ужасно расстроился, что к нему отнеслись как к маленькому, и сделал несколько попыток пробиться в «штурмовики». Особенно ему нравились кавалерийские подразделения. Это удалось, но вскоре наступило охлаждение. Шморель, как и многие сверстники, на первых порах радовавшиеся вступлению в новые организации, вдруг увидел, что это совсем не то, чего ему хотелось бы. Тупое подчинение и муштра как основы построения новых гитлеровских молодёжных объединений делали невозможным личное восприятие природы, разрушали принципы товарищества, сложившиеся в сознании подростка. Аполитичное, но свободолюбивое отцовское воспитание, не лишённое необходимой доли контроля, любви и поддержки, закалило характер Александра, сделало его невосприимчивым к пропаганде национал-социалистических демагогов. Еще задолго до захвата власти Гитлером его партия с присущими ей методами насильственного распространения, запугивания инакомыслящих не вызывала восторгов в семье Шморель. В доме в Ментершвайге, особенно в первые годы, постоянно вращались русские эмигранты, приверженцы царизма, бежавшие от большевиков. Благодаря рассказам родителей, у которых ещё свежи были в памяти ужасы революции и Гражданской войны, у детей тоже формировалось своё отношение к общественным потрясениям такого рода. Эрих хорошо помнил, что когда Гитлер и его движение заявили о «свершившейся революции», то первой реакцией родителей были слова: «Это мы уже однажды пережили».

Скептическое отношение родителей к национал-социализму и собственный печальный опыт в гитлерюгенде, осознание того жестокого пути к власти, который этот австриец Адольф прошёл практически на глазах гимназиста Шмореля, создали у Александра неприятие существовавшей в Германии власти. Поэтому арест и расстрел Рёма, командовавшего до 1934 года отрядами СА и ставшего чересчур опасным для Гитлера, стали последней каплей, переполнившей чашу терпения и без того импульсивного подростка. «Мы сидели с друзьями как всегда у нас дома, — рассказывал Эрих Шморель, — когда Алекс, полный возмущения, обрушился с критикой на то, что творит фюрер. Он назвал его убийцей. В этот момент я впервые осознал, с какой внутренней энергией мой брат противился этой системе».