Александр Шморель

«По существу дела: вернувшись с Восточного фронта, я продолжил обучение в Мюнхене в качестве студента медицины. Особую дружбу я поддерживаю уже на протяжении двух лет с Гансом Шолем, который в последнее время проживал в Мюнхене, Франц-Йозеф-штрассе, номер неизвестен». Зная об аресте друзей, Александр не скрывал их совместных тайных занятий, но старательно обходил в своих показаниях всех тех, кто вольно или невольно мог попасть под жернова нацистского правосудия: родители ничего не знали, владельца пишущей машинки он обманул, деньги добывали сами, Вилли Граф хотя и присутствовал при изготовлении оттисков, но участия в написании листовки не принимал, о помощи Софи брату не могло быть и речи. Весь первый допрос проходил в таком духе, и со стороны могло создаться впечатление, что кроме двух злоумышленников и пары свидетелей в деле на самом деле никто не замешан. Однако в гестапо тоже работали профессионалы. Так или иначе, но в первый же день Александр сознался в том, что профессор Хубер был посвящён в антиправительственную затею молодых подпольщиков, что указал им на опасность таких действий и, как показалось Алексу, не собирался предавать их. Как знать, чего стоило Александру беспримерное отрицание всех и вся, его несгибаемая политическая позиция на протяжении многочасового допроса в первый же день после ареста? Во время одной из встреч в Мюнхене я почувствовал, сколько мук доставляла Эриху одна только мысль: не пытали ли его брата, добиваясь правдивых показаний? Сейчас уже некому ответить на этот вопрос.

Второй допрос 26 февраля был ещё более длительным, подробным, неприятным. Каки накануне, Александр вновь подчеркнул свою приверженность России, неприязнь по отношению к большевизму и своё стремление остановить войну между двумя великими государствами любой ценой. Он не скрывал, что именно пропаганде этих идей и должны были послужить листовки, в изготовлении которых он принимал самое непосредственное участие: «В настоящее время я не мог довольствоваться тем, чтобы просто быть «тихим» противником национал-социализма. Беспокоясь о судьбе обоих народов, я собирался внести свой вклад в изменение строя рейха», В лице Ганса Шоля, по словам Алекса, он нашёл верного соратника. Призывами к сопротивлению и саботажу они пытались удержать военную машину, повернуть события вспять, найти оптимальное решение для обеих воюющих сторон. «Нам было абсолютно ясно, что изготовление антиправительственных печатных листков является действием, направленным против национал-социалистического правительства, которое в случае расследования может привести к тяжелейшим последствиям. Всё, что я делал в этой связи, я делал осознанно и даже был готов к тому, что в случае преследования мне придётся расстаться с жизнью».

Среди множества вопросов о соучастниках, источниках финансирования Александру не удалось избежать объяснений по поводу возможной работы на вражеские спецслужбы: «Предположения о том, что я состоял в связи с российскими гражданами либо организациями с целью передачи разведывательной информации, не соответствуют действительности.

Я категорически возражаю против подобных обвинений как не имеющих под собой никакой почвы». Без тени сомнения подписывая собственноручные признания в государственной измене, Шморель в резкой форме отвергал попытки представить его в образе «врага народа».