Александр Шморель

Казнь была назначена на 17 часов. В полдень Александра посетил священник Русской православной церкви, который исповедовал его. Чуть позже в камеру пришёл адвокат Зигфрид Дайзингер — защитник Шмореля. Его описание воссоздаёт атмосферу последних часов жизни Алекса. «Вы удивитесь, что я совершенно не волнуюсь в такой момент, — обратился к адвокату Шморель, — но я должен сказать, что даже если вы принесли бы мне известие о том, что вместо меня должны казнить, к примеру, моего же охранника, то я всё равно предпочёл бы смерть. Знаете, я пришёл к выводу, что моя жизнь должна завершиться сейчас, как рано бы это ни показалось. Я выполнил свою миссию в этой жизни и не представляю себе, чем мог бы ещё заняться в этом мире, даже если бы меня сейчас освободили». Александр мужественно попрощался с Дайзингером. Перед тем, как адвокат успел покинуть камеру, Шурик передал ещё один тёплый привет родным.

По словам адвоката, за 15 минут до казни в помещении комиссии по приведению приговоров в исполнение неожиданно появились трое офицеров СС — два подполковника и майор. У них было письменное разрешение Генеральной прокуратуры и гестапо на присутствие во время экзекуции. Это поразило всех присутствующих, так как даже тюремные служащие не имели права находиться при приведении приговора в исполнение. Дайзингеру запомнилось, как долго эсэсовцы выясняли у тюремного врача мельчайшие подробности казни. Судя по всему, они прибыли полюбоваться на повешение, и тот факт, что осуждённый будет гильотинирован, разочаровал их. Процедура затянулась ещё на несколько минут, поскольку директор тюрьмы посчитал необходимым показать нежданным гостям помещение изнутри, рассказать о принципе действия рубящего механизма и сроке службы подобной гильотины. Наконец, когда животное любопытство присутствующих было утолено, вызвали Алекса. Чётко и громко прозвучал его ответ «Да» на вопрос дежурного прокурора о том, действительно ли осуждённый является Александром Шморелем. Пару мгновений спустя жизнь двадцатипятилетнего молодого человека оборвалась.

Зигфрид Дайзингер принёс родителям ужасную весть. Чуть позже доставили официальное уведомление дирекции отдела захоронений о приведении приговора в исполнение, месте и времени захоронения, куда надлежало явиться родным, имея при себе 100 рейхсмарок на оплату расходов по погребению. В тот же день верховный прокурор Мюнхена отчитался перед руководством о проделанной работе: телеграмма, отправленная в Берлин в 17:20, гласила: «мероприятие проведено сегодня без каких-либо происшествий». Вечером следующего дня тело Александра было предано земле на мюнхенском кладбище Ам Перлахер Форет. Присутствовали только близкие родственники и адвокат. Эрих Шморель хорошо помнит, как, подходя к могиле Александра, господин Дайзингер украдкой снял с лацкана пиджака свой партийный значок.

Никаким особым репрессиям семья казнённого более не подверглась. Зверства гестапо в отношении всех, кто окружал «врагов нации», начались значительно позже, после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Тогда целые семьи причастных к заговору графа фон Штауффенберга попадали в концентрационные лагеря, детей отнимали у матерей, малейшее подозрение в пособничестве могло закончиться смертной казнью. Для Гуго Карловича всё обошлось относительно благополучно. Мюнхенский профсоюз врачей хотел лишить его врачебной лицензии. Коллеги долго спорили. В конце концов председатель высказался в том духе, что «родители не должны отвечать за проступки детей», и тему закрыли.

Некоторое время спустя Шморели получили ещё одну запоздалую весточку от сына. Адресована она была подруге из Гжатска и датирована 18 июня. Написанное на клочке бумаги письмо вынес священник, исповедовавший Александра перед казнью. Как знать, быть может, эти строки, написанные по-русски в соответствии со старой орфографией, ещё найдут своего адресата:

«Милая Нелли!

Раньше, чемъ мы всѣ думали, мнѣ было суждено бросить земную жизнь. Мы съ Ваній и другими работали противъ немецкаго правительства, насъ поймали и приговорили къ смерти. Пишу тебѣ изъ тюрмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатскъ! И почему я тогда не остался въ Россіи?! Но все это воля Божія. Въ загробной вечной жизни мы опять встретимся!