Александр Солженицын: Гений первого плевка

А Эдвард, когда было рискованно, молчал о Солженицыне как могила. Ни словечка не молвил, ни слышно, ни видно его не было ни при шумном появлении титана на литературном горизонте в 1962 году, ни при подписании в 1967 году коллективного письма к IV съезду писателей с предложением дать Солженицыну слово на съезде, ни при получении им в 1970-м Нобелевской премии, ни при его высылке из страны в 1974-м, ни даже при возвращении в Россию летом 1994-го, — все еще поджилки тряслись и в брюхе от страха бурчало. Но уж чего было бояться пять лет назад? И тут шустрый Эдик развернулся, и тут взвился и заголосил по телевидению. Чего стоила хотя бы одна только передачка о юбиляре 29 ноября 98-го года по каналу «Культура», где он сотрясал эфир: «Гений!.. Пророк!.. Меч Божий!.. Читайте Солженицына!.. Читайте „Архипелаг“!» С этим же пламенным призывом выступал по телевидению и Борис Немцов, но позже, и хотя его фигура тут весьма характерна, приплюсовать к юбилейному камланию и вопли Бориса Ефимовича не представляется возможным.

Но вот 3 декабря, уже совсем близко к юбилею, в «Советской России» в беседе с Виктором Кожемяко эстафету понес дальше Вадим Кожинов: «Солженицын представляет собой очень крупную личность XX века, в нашей стране — одну из самых крупных… Речь идет о личности, воплощающей в себе очень большое содержание… Это очень крупное явление. Трудно назвать другого человека…»

В доказательство грандиозности своего любимца у В. Кожинова такой резон: «На него „нападают“ как патриотическая „Завтра“, так и демократическая „Литгазета“». Странный довод. Взять хотя бы Чубайса. Кто на него только не нападает, даже, говорят, родная теща с ухватом. Даже Немцов горько пожалел, что во время последних выборов в Думу единомышленники не упрятали его в шкаф. И все это — свидетельство величия прохвоста?

Кроме того, непонятно, о каких «нападках» газеты «Завтра» можно говорить. Например, мое любое неласковое словцо о Солженицыне зам. главного редактора В. Бондаренко на протяжении многих лет решительно и любовно истреблял. Только один-единственный раз мне удалась преступная затея — в статье «Билет на лайнер», где речь шла о получении В. Распутиным постыдной солженицынской премии. Тогда меня почему-то поддержал главный редактор А. Проханов, который при обсуждении рукописи статьи сказал: «Я готов подписаться здесь под каждым словом». Но сейчас он говорит нечто совсем иное, о чем ниже.

А «Литгазета»? Не она разве не только отводила полосы под публикации и самого Солженицына, и похвал ему, да еще и учредила на своих страницах специальный цикл — «Год Солженицына», где млели в восторге множество первостатейных мыслителей антисоветского закваса от всем известного академика Дмитрия Лихачева, вскоре почившего в бозе, до никому не ведомого Андрея Немзера, кажется, благополучно здравствующего. Правда, побывал на этих полосах и покойный Владимир Максимов со своими суждениями такого рода: «Подлинно гениальные „Матрёнин двор“ и „Архипелаг ГУЛаг“ мирно соседствуют у Солженицына с весьма скромным по литературным достоинствам „Августом Четырнадцатого“ и основательным, но без подлинного блеска и размаха „Раковым корпусом“ и „Лениным в Цюрихе“. Что же касается „Красного колеса“, то это не просто очередная неудача. Это неудача сокрушительная. Тут за что ни возьмись — все плохо. Историческая концепция выстроена задним умом. Герои — ходячие концепции. Любовные сцены — хоть святых выноси. Язык архаичен до анекдотичности. Такую словесную мешанину вряд ли в состоянии переварить даже самая всеядная читательская аудитория».

Коснувшись художественной стороны сочинений своего подзащитного, В. Кожинов заявил, что «это такая сложная вещь», такой тонкий вопрос — ну, тоньше, чем у комара! — что «сейчас решить его нельзя. По-настоящему это смогут сделать уже наши потомки». Да почему же, черт возьми? Вспомним, например, Пушкина. Когда ему было всего пятнадцать лет, то, прослушав только одно его стихотворение, живой классик тех дней воскликнул: «Вот кто заменит Державина!» Когда поэту было двадцать, другой классик подарил ему свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя». А когда Пушкин погиб, было сказано: «Солнце русской поэзии закатилось…»

И это не счастливое исключение. Надо признать, что судьба русских литературных гениев была в этом смысле гораздо отрадней, чем судьба наших гениев науки и техники. Тут достаточно вспомнить хотя бы одного лишь великого Д. И. Менделеева, которого так и не избрали в академики. Почему? А потому, что он неосмотрительно заметил: «Засилье в Академии инородцев, чуждых России, и русских, не знающих ее, — подлинное бедствие для русской науки».