Александр Суворов

Ганнибал достал шелковый платок, вытер губы и, закинув рукой голову Александра назад, поцеловал его в лоб…

Испытание продолжалось. Оказалось, что Александр знает немного по-французски и по-немецки, а по-русски пишет не хуже самого генерала. Считал мальчик быстро, а память у него отменная.

— Ну, скажи: кем же ты хочешь быть?

Александр, потупясь, молчал.

— Матушка твоя, кажись, хочет видеть тебя архиереем?

Александр рассмеялся и, лукаво подмигнув матери, закричал:

— Кукареку!

— Ганнибалом?! — продолжал допрашивать генерал.

— С вами, сударь, их уже два. Я не хочу быть третьим.

— Ты хочешь быть первым? Ого! А хочешь быть солдатом?

— Да! — кратко ответил Александр.

— Посмотри-ка ты на себя в зеркало, герой! — воскликнула мать.

Александр взглянул на себя в зеркало, и все посмотрели туда.

— Да, неказист! — бросил сквозь зубы отец.

Александр скорчил в зеркало не то себе, не то Ганнибалу рожу и отвернулся:

— Я не такой!

— Когда б он был записан в полк в свое время, то был бы теперь уж сержант, а то и поручик! — досадливо заметил Василий Иванович.

— Время не упущено.

— Решено: запишу тебя, Александр, в полк! — стукнув по столу ладонью, сказал Василий Иванович.

Александр быстро взглянул на мать. Она заголосила, протягивая к сыну руки:

— Родной ты мой, галчоночек ты мой! Отнимают первенького моего от меня!..

— Ну, матушка, отнимут еще не сразу. Годика три дома поучится. Полно вопить… Достань-ка нам семилетнего травничку. Надо нового солдата спрыснуть. Да и поснедать пора — час адмиральский!

Авдотья Федосеевна, отирая слезы, ушла, чтобы исполнить приказание мужа.

— Ну, сынок, теперь ты доволен? — спросил Александра отец, когда мать вышла.

Василий Иванович опасливо поглядел вслед жене.

Ганнибал заметил это и усмехнулся:

— Да что откладывать — еще передумаешь. Пиши, сударь, прошение, пока государыня в Москве, я и устрою все это дело, — посоветовал гость.

— Сынок, подай перо и бумагу, — приказал отец.

Александр быстро принес из спальни ларчик, открыл его и подал отцу чернильницу, песочницу, гусиное перо. Отец, обмакнув перо в чернила, задумался.

— В какой же полк тебя писать? — задумчиво глядя на сына, спросил Василий Иванович. — В Преображенский? И дядя твой, Александр Иванович, в Преображенском, и я в Преображенском. Выходит, и тебе в Преображенский.

— Батюшка, — тихо сказал Александр, — пишите меня в Семеновский.

— В Семеновский? Почему же?

— Да мне матушку жалко стало: ей трудно со мной сразу расставаться. Преображенский в Петербурге, а Семеновский полк в Москве квартирует… Все ближе к дому.

— В Семеновский полк не напишут: у нас в Семеновском родни нет.

— А Прошка Великан? — напомнил Александр.

Василий Иванович усмехнулся.

— Кто же это будет Прошка Великан? — спросил Ганнибал.

— Прошка-то? Вы не знаете? — удивился Александр. — Его батюшка за то в солдаты отдал, что он кобылу огрел оглоблей да спину ей сломал. К тому же озорник. Все дрался: ударит, а мужик и с копыльев долой. Батюшка его и сдал. Царица послала его с другими великанами к прусскому королю Фридриху. А у Фридриха пушка в грязи завязла. Велел король своим солдатам пушку тащить — десять вытащить не могут. Отступились. Прошка подошел, крякнул, один пушку из грязи вынул да на сухое место и поставил. Только и сам повалился около пушки — у него жила лопнула. А когда жилу ему срастили, выходили, то отпустили его домой…

— Да как же Прошка с лопнутой жилой в строю?

— Да он ничего еще, только тяжелой работы не может.

— Чудо-богатырь! В Москве непременно погляжу на Прошку, — сказал, рассмеявшись, генерал. — А ты еще не знаешь, Василий Иванович, что Никита Соковнин в Семеновский полк вернулся?

— Неужто? Какой поворот судьбы! Никита Федорович Соковнин мне друг и приятель. Истинно ты, Абрам Петрович, чудесные вести принес!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Жребий брошен

Морозным утром Василий Иванович Суворов стоял в стеганом ватном архалуке на покрытом инеем крыльце. Ключница сыпала курам из кошелки горстями житарь.[8] Куры ссорились и дрались. Вороватые воробьи норовили тоже клюнуть. Петух их отгонял, покрикивая: «Ты куда-куда? Пошел!»

Василий Иванович не отрываясь следил за одной хохлаткой — она клевала торопливо и жадно.

Ключница, вытряхнув из кошелки остатки зерна, сердито крикнула барину:

— Каждое зернышко считаешь?

— А тебе бы что — украсти? — ответил Суворов.

Он в самом деле считал. Ключницу он взял на замечание давно. На досуге пересчитал, сколько бывает зерен в гарнице житаря.

— Сто восемьдесят четыре… пять… шесть… А ты, жадюга! Все ей еще мало! Кш! Кш! — закричал он на хохлатку.

Василий Иванович поднял палочку и швырнул в кур. Они всполошились и разлетелись. Хохлатка вскрикнула, но не перестала клевать.

— Сто девяносто пять… шесть… семь…

В эту минуту ко двору подскакал верховой, соскочил с коня, привязал его к воротному кольцу и, сняв шапку, подал боярину письмо.

Взглянув на печать, Суворов узнал, что письмо от Ганнибала. Василий Иванович вскрыл пакет, пробежал письмо и велел нарочному идти в приспешную и сказать, что боярин приказал поднести ему вина.