Александр у края света

— Хорошо, — сказал я. — Но помимо этого — каков он? Он спокойный? Шумный? Лазает ли он по деревьям? Совершает ли он долгие одинокие прогулки, держит ли лягушек в кувшинах, или же он больше склонен к играм со сверстниками? Странно, должно быть, — продолжал я, — быть сыном царя. Там, откуда я родом, дети или сидят в школе или пасут на холмах коз и гоняют птиц на полях. Не думаю, что сын царя занимается подобными вещами.

Македонец посмотрел на меня так, будто я живо интересуюсь половой жизнью его матери.

— Сын царя постигает искусство войны и управления, — сказал он строго. — Как ему и подобает. Его сопровождают сыновья знатных людей, которые растут вместе с ним и со временем станут его доверенными советниками и военачальниками. Он также упражняется в благородном мастерстве загонной и соколиной охоты, атлетики, танцев и музыки. Впрочем, — добавил он, — высокорожденному незачем играть или петь слишком хорошо, довольно умения подпеть на пиру, не выставив себя на посмешище. И, конечно же, он учится почитать наших богов.

— Ладно, — сказал я, пытаясь представить Аристотеля, дающего уроки соколиной охоты. — Ладно, я согласен, что все это как раз те навыки, каким должен обладать царский сын.

Македонец приподнял бровь.

— Ты согласен? — спросил он.

Я пожал плечами.

— А почему нет? — сказал я. — Мой отец отправлял меня присматривать за козами, чтобы я изучил пастушеское ремесло и со временем стал знающим крестьянином. Каждый старается выучить своих детей собственной профессии. Простой здравый смысл.

— О, — македонец , пожилой вельможа по имени Парменион, один из главных советников Филиппа, пожал плечами. — Неожиданно услышать такое от афинянина. А также, — добавил он, едва-едва поджав губы, — философа, насколько я понял. Я думал, у тебя другие взгляды на вещи.

— Разве? — спросил я. — Наверное, ты подумал об Аристотеле.

Парменион кивнул.

— Да, — признался он.

Я ухмыльнулся.

— Не стоит судить нас всех по нему, — сказал я. — Кстати сказать, он не настоящий афинянин. Он из Стагиры. На самом деле он скорее один из вас, чем один из нас.

Парменион покачал головой.

— Я так не думаю, — сказал он. — Ты не слышал, что он вбивает мальчику в голову. Я этого совсем не одобряю, скажу я тебе. — Он наморщил лоб, вспомнив, что беседует с иностранцем и, строго говоря, с врагом. — Тем не менее, — сказал он, — если царь считает это приемлемым...

— Уверен, что у Филиппа есть свои соображения, — сказал я. — Я полагаю, он считает важным, чтобы сын понимал мышление афинян, точно также, как охотник должен знать повадки оленя.

Парменион не вполне уловил аналогию. Будучи утонченным и вероломным афинянином, я прямо видел, как он размышляет, как будто слова отпечатывались у него на лбу.

— Все это меня не касается, — сказал он. — Равно, — добавил он строго, — как и тебя, со всем уважением.

— О, разумеется, — ответил я. — Праздное любопытство, не более того.

Я пошел прочь, раздумывая о венценосном мальчике — безликой заготовке, только что вырубленной из серебряного листа, но еще не попавшей под пресс, который придаст ей окончательную форму. Это сравнение я использовал в беседе с Лициклом, одним из послов, чуть позже в тот же день.

— Известный синдром, — ответил Лицикл, лежа на кушетке и забрасывая в рот виноградины. — Сыновья великих людей обычно вырастают ни к чему не годными. Все их ранние годы проходят в тени отцов, они растут, как чахлая травка у подножия могучего дерева. Их с таким старанием пытаются превратить в точную копию Самого, что они совершенно лишаются способности думать своей головой. Полагаю, что Александр — это маленький Филипп, что-то наподобие глиняной фигурки, какие египтяне кладут в могилы: точная копия, только во всех отношениях гораздо меньше оригинала. Это общеизвестный факт: чем блистательнее отец, тем бесцветнее сын. Вот почему великие империи разливаются и скудеют, как реки, — добавил он, подавляя отрыжку. — Рост при одном поколении, упадок при следующем. Возьми персов, — продолжал он. Сперва у них был Кир. Кир Великий. Он выковал могучую империю и завоевал полмира. И кто же был его сын? Гидасп, о котором практически ничего неизвестно. А его сын? Дарий-мокрошлем. Дарий, из которого мы выколотили все дерьмо. А он кого породил? Ксеркса. Мораль: великий завоеватель, создатель империи Кир, имел слабого сына, жалкого внука и великого правнука.

Я немного подумал, прежде чем ответить.

— Возможно, — сказал я. — Я, впрочем, не уверен в этом. Я имею в виду, наши прапрадеды действительно разгромили армию царя Дария...

— Уж тут сомневаться не приходится, — зевнул Лицикл.

— Однако, — продолжал я, — перед этим он успел выжечь Халкидики и Эретрию и пройти большую часть Греции, не встретив никакого сопротивления. И насколько я могу припомнить, первым делом после воцарения он подавил крупные восстания почти во всех провинциях, управившись примерно за год...

— Если бы он что-то из себя представлял, никто бы и не подумал бунтовать. Не забывай также, что скифы его тоже разбили. А они всего лишь дикари.