Александр у края света

— Мой отец, — сказал я, пока мы наблюдали за рытьем глубокой траншеи для главной сточной канавы, на сооружении которой я настоял (весьма любезно со стороны твоих соплеменников, что они сподобились уважить старика), — был человеком простоватым: весь из чистой бронзы безо всяких примесей. Он никогда не носил тонкой серебряной рубашки, притворяясь драхмой.

Ты повернул голову и посмотрел на меня. — Что это — «драхма»? — спросил ты.

— Афинская монета, — ответил я. — Их чеканили из чистого серебра, однако к концу Войны мы так обеднели, что стали делать их из бронзы и покрывать серебром. Это никого не обмануло.

— А, — сказал ты. — Так это мы о деньгах говорим, да?

— Верно, — сказал я, кивая.

— О маленьких круглых металлических пуговицах, на одной стороне у которых лошадь, а на другой — Александр.

(Ты, конечно, не сказал «Александр»; ты не способен правильно произнести это имя, бедный дикарь. Ты сказал что-то вроде «Згунда». Впрочем, я знал, о ком ты говоришь).

— Именно, — ответил я довольно сварливым тоном. — За исключением того, что в те дни никакого Александра на них не было — на них чеканили образ Афины, богини мудрости и бессмертной покровительницы города.

— Понимаю, — ответил ты с излишним, на мой взгляд, самомнением. — Афина — подательница мудрости, и вы, афиняне, особенно ее почитаете.

— Именно так.

— Почему?

Ох уж эта твоя раздражающая привычка задавать трудные вопросы. Трудные, конечно, не в том смысле, как шестнадцать умножить на четыре минус шесть, деленное на три; уместнее говорить о неловких усилиях, которые прилагаешь, пытаясь растолковать нечто совершенно очевидное такой интеллектуально ограниченной личности, как ты.

— Ну, — сказал я, — потому что мы, афиняне, ставим мудрость превыше всех добродетелей.

— О! — ты выглядел озадаченным. — Странно.

Ты решил не расшифровывать это довольно загадочное замечание, а вместо этого спросил, хорошее это или плохое качество — простота.

Я секунду подумал.

— На самом деле ни то, ни другое, — сказал я. — Или и то, и другое сразу. Конечно, он был удачлив…

Ни с того ни с сего ты рассмеялся.

— Извини, — сказал ты. — Пожалуйста, продолжай.

— Ему повезло, — продолжал я, слегка раздосадованный тем, что меня прервали, — жить в необыкновенно мирный период афинской истории. Я сказал — мирный; что ж, он не был таковым. Мы увязли в мерзких маленьких войнах — мы против спартанцев…

— Погоди, — сказал ты. — Мне казалось, ты говорил, что война к тому времени была окончена.

Главная твоя проблема — в невнимательности.

— Да, Война с большой буквы окончилась. Это произошло, когда отцу было семнадцать. Войны со Спартой в его времена были просто войнами. Кроме того, мы воевали против персов, вместе с персами — против спартанцев, вместе с фиванцами — против спартанцами и вместе со спартанцами — против фиванцев…

— Почему? — спросил ты.

— Что? Потому что шла война, конечно.

— Да, но почему? Из-за чего была война?

У тебя был такой встревоженный вид, что смотреть на тебя было почти смешно.

— Ход ее был, должно быть, весьма запутанным, раз ваши враги становились вашими друзьями и наоборот.

Я нахмурился.

— Не помню, — сказал я. — В основном, я думаю, речь шла о том, кто какими городами владеет. Городами различных империй, я имею в виду.

Ты кивнул; затем тебя озадачил другой вопрос.

— Значит, у Афин была империя? — спросил ты.

— В некотором смысле. Мы брали города под защиту, видишь ли. За исключением тех случаев, когда они восставали против нас.

— И тогда вы защищали их от самих себя?

— Примерно так. Видишь ли, спартанцы, фиванцы и персы забирали себе наши города, покушаясь на их свободу, и мы должны были этому препятствовать. Иногда наши города пытались передаться врагу, и этому мы тоже должны были препятствовать.

— Понимаю, — сказал ты, хотя, думаю я, ты лгал. — А защищали их вы потому, что были демократией.

— Правильно. Мы верили, что ни один человек не может быть выше другого.

— Ладно. И поэтому вы основали империю. Кажется, я уловил принцип. Но все эти войны, — продолжал ты, — должны были превратить твою жизнь и жизнь твоей семьи в сплошной кошмар.

Я улыбнулся и покачал головой.

— О нет, — сказал я, — они были совершенно непохожи на Войну. На самом деле это было очень хорошее время для афинян. У нас была демократия — спартанцы сокрушили ее в конце Войны, но когда мы изгнали Тридцать Тиранов…

— То есть они были спартанцами.

— Нет, — сказал я терпеливо. — Они были афинянами. В общем, избавившись от них, мы принялись воссоздавать свою империю, и в город потекли деньги — собираемая с входящих в нее городов дань; дела обстояли практически как во времена моего деда.

Ты на мгновение закрыл глаза.

— Ты хочешь сказать — как во время Войны?

— Ну, да. Но Война — это же не беспрестанные сражения; случались большие перерывы, во время которых жилось не так уж плохо. Во времена же отца мы в самом деле процветали — благодаря принадлежащим городу серебряным копям. За несколько лет до моего рождения мы имели возможность платить людям только за то, что они сидели в Собрании, слушая дебаты.