Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и военная деятельность

В июле его посетили: дочь, то есть графиня Зубова, с маленьким своим сыном, всего нескольких месяцев, и сын Аркадий. Это посещение близких людей несколько скрасило его ссылку; но, к сожалению, оно не могло быть продолжительным, так как семья Суворова, теснившаяся кое-как в летнюю пору, не могла уже оставаться в Кончанске с наступлением холодного времени. Она уехала 21 сентября, и ссыльное положение Суворова стало еще тяжелее, так как одновременно с этим усилена поднадзорность. Специальным дозорным был назначен все тот же Николаев, человек полуграмотный, неразвитой. Для него этот дозор был единственным средством к существованию, и потому он из сил выбивался, усердствуя в надзоре; старался совать свой неопрятный нос решительно во весь склад и строй жизни Суворова; умышленно преувеличивал состояние здоровья Суворова, которое, в действительности, было очень плохо, требовало заботливого внимания и ухода. Но этого, безусловно, невозможно было добиться в Кончанске, где Суворову пришлось поселиться на зиму в простой крестьянской избе вследствие окончательной непригодности для жилья собственного дома. В простом ежедневном его костюме произошло упрощение до последней крайности: он ходил даже без рубашки, в одном нижнем белье, как обыкновенно делывал это в лагерное время.

Николаев прибыл в Кончанск накануне отъезда семьи Суворова, и, по-видимому, неожиданное появление сыщика ускорило отъезд. С этой поры жизнь Суворова была опутана сплошной сетью дозора в самой дерзкой и насильственной форме. К Суворову никого не допускали, отказывали всем, являвшимся к нему, не сообщая даже о них Суворову. Самому ему запрещено было ездить к соседям. Письма обязательно перехватывались. Все хозяйственные распоряжения его задерживались для испрашивания разрешений из Петербурга. К этому нужно прибавить еще неожиданно обрушившуюся на Суворова массу казенных взысканий и частных претензий, которые в короткий промежуток времени превысили 100 тысяч рублей. Все они касались службы его как военачальника, предводителя войск; значит и удовлетворять их должен не Суворов, а казна. В действительности же было как раз наоборот. По заявлениям не производилось никаких предварительных расследований; о них не сообщалось даже Суворову как ответчику: они просто обращались ко взысканию, безапелляционно, да притом еще с суровым подтверждением “не затягивать исполнения”...

Таким взысканиям не предвиделось конца, так как их не начинали разве только ленивые. Дело явно и открыто было направлено к беззаконному, насильственному разорению Суворова, прямо-таки к ограблению его. И он, беззащитный и беспомощный, безропотно подчинился жестокой судьбе, приняв такое решение:

“В несчастном случае – бриллианты; я их заслужил, Бог дал, Бог и возьмет и опять дать может”.

Наконец, вторглись даже и в личную семейную жизнь Суворова, притом в самой беззастенчивой и оскорбительной форме. Прошло 13 лет уже, как он разошелся с женой. Все время он ежегодно выплачивал ей приличную пенсию (до 3 тысяч рублей); она же, не задумываясь, жила выше средств, входя в долги. Теперь, воспользовавшись бесправным и приниженным состоянием мужа, она обратилась с просьбой обязать его: уплатить ее долг в 22 тысячи рублей; выдавать ей на прожитье ежегодно по 8 тысяч рублей и предоставить в ее пользование дом в Москве. Просьба эта была моментально удовлетворена, без всякого рассмотрения, – и Суворова высочайшим повелением обязали выполнить ее.

Ко всему этому еще нужно прибавить полное разграбление в Кобрине вследствие окончательной невозможности личного руководства и контроля. При таких условиях существования прошло около года. Наконец, 14 февраля 1798 года перед Суворовым неожиданно предстал племянник его, 19-летний юноша, подполковник Андрей Горчаков, флигель-адъютант Павла I, с предложением немедленно ехать в Петербург на основании следующего высочайшего повеления от 12 февраля:

“Ехать вам, князь, к графу Суворову; сказать ему от меня, что если было что от него мне, я сего не помню; что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению”. Одновременно с этим и генерал-прокурору было предписано: “Дозволив графу Суворову приехать в Петербург, находим пребывание Николаева там ненужным”.