Александр Великий или Книга о Боге

На другой день Александр посетил раненых; он шел с некоторым трудом из-за удара копьем, попавшего ему в бедро. Сопровождавший его Парменион сказал, полагая, что это похвала: «Царь, вот ты и хромаешь, как твой достославный отец Филипп».

Но Александр, казалось, обиделся на его замечание и отвернулся с неудовольствием. Затем он позвал Гефестиона и отправился к пленницам.

Царицы знали Александра только по рассказам и представляли его высоким; вот почему Сисигамбис поклонилась вначале Гефестиону, так как он был выше. Когда евнух указал царице на ее ошибку, она пришла в сильное замешательство; Гефестион был смущен не меньше; но Александр сумел одной фразой успокоить обоих: «Ты не ошиблась, царица, – сказал он, – ибо он тоже Александр».

Сисигамбис была царицей, каких рисуют нам поэты. Благородная осанка, лицо, которое годы сделали еще величественнее, прямой и гордый взгляд, приветливость, соединенная с умением держать людей на расстоянии, – все в ней обличало государыню. Возраст, замедлявший ее жесты, еще усиливал почтение, которое она внушала. Ее сын бежал, армия ее страны была перебита, тысячи трупов еще устилали равнину, она сама была в плену, и все же теперь, когда ее вчерашний страх рассеялся, она сохраняла твердость и достоинство среди постигших ее бедствий и всеобщего крушения. Александру захотелось оправдать свое положения победителя, показав побежденным, что он тоже великий царь. «Я никогда не желал зла твоему сына, – сказал он царице-матери. – Я только честно сражаюсь с ним; я знаю, что это отважный и прославленный своим мужеством враг. Превратности войны отдали тебя в мои руки, но я хочу видеть в тебе свою мать и велю, чтобы с тобой обращались так, как если бы ты действительно была ею. Ты сможешь похоронить погибших согласно их обычаям и воздать им почести, принятые в их странах». – «Я благодарю тебя за твое милосердие, Александр, – ответила Сисигамбис, – ты заслужил, чтобы я и мои дочери молились о тебе, как о Дарии. Тебе угодно называть меня матерью, и я согласна называть тебя сыном; величие твоей души делает тебя достойным этого».

Затем она представила ему мальчика шести лет.

«Вот сын твоего врага, – сказала она. – Я хочу верить, что ты будешь отцом для него, как ты теперь сын для меня».

Александр наклонился и поднял на руки ребенка, который не дичился и обвил ему шею ручонками. «Я желал бы, чтобы отец был со мной в таких же добрых отношениях, как сын, – сказал Александр, улыбаясь. – Тогда всем нашим затруднениям пришел бы конец».

Он увидел затем двух дочерей Дария, которым было тринадцать и десять лет. Царица Статира, супруга Дария, присутствовала при беседе, но с закрытым лицом и отступив в тень в глубине шатра, чтобы не показалось, что она предлагает себя победителю. Александр не попросил ее снять покрывало, хотя она была известна своей необыкновенной красотой. Она ждала, что будет принуждена разделить ложе Александра, и не только она, но и ее старшая дочь, также Статира, которая уже достигла брачного возраста и чья совершенная красота была в начале своего расцвета. Александр весьма удивил своих пленниц, а также своих собственных командиров, тем, что не воспользовался своим правом завоевателя, а, напротив, распорядился окружить этих женщин самым неназойливым вниманием и даровал им свое покровительство. Как он объяснял, он слишком осуждал поведение своих солдат, хоть это и неизбежное следствие военных побед, чтобы совершить то, что ему претило в других.

Это была одна из черт его поведения, отличавшая его от обычных людей: он не уступал любопытству желания и никогда не позволял своей склонности к женщине оказать влияние на его поступки. Он часто говорил в то время, что требования плоти, так же как необходимость сна, являются для него досадными признаками его смертной природы, и он считал для себя делом чести преодолевать их. Разве мы не видели, как однажды во время пира он отказался от красавицы-танцовщицы, к которой его влекло, и сделал это только потому, что один из гетайров признался ему, что сильно в нее влюблен? Был случай, когда он поступил еще более удивительным образом. Он захотел иметь портрет женщины по имени Панкаста, которая была какое-то время его наложницей, и попросил своего любимого художника Апеллеса написать ее обнаженной; но вскоре Александр заметил, что, работая над картиной, Апеллес проникся любовью к своей модели; вместо того, чтобы почувствовать ревность или досаду, он подарил Паркасту Апеллесу, пожелав ему найти в ее обществе все возможное блаженство. Однако ему суждено было уступить соблазнам любви раньше, чем он мог предполагать.