Александр Великий. Мечта о братстве народов

Галикарнас, мыслившийся как центр сопротивления персов, был взят. И хотя победа не была ни блистательной, ни полной, македоняне показали, что в будущем их враги не смогут чувствовать себя уверенно даже за толстыми стенами. «Александр, покоряющий стены» — эта слава летела впереди него, как корабль на всех парусах. Во времена, когда придумывались самые невероятные, изощренные укрепления, такая слава была подобна раскату грома. Все чаще в лагерь македонян являлись делегации малых и средних городов, до сих пор уверенных, что могут доверять своим оборонительным сооружениям, и вручали ключи от ворот.

Semper aliquid haeret

Стояла поздняя осень. Время, когда можно было перевести дыхание. Александр использовал его, чтобы перегруппировать свои войска, отправил Пармениона с осадными машинами в Сарды, других — в Эфес, Приену, Милет. Солдаты, попавшие сюда, могли ощутить все блаженство мирной жизни в тылу. Еще больше причин радоваться было у тех воинов, которые перед выступлением из родных мест женились. Царь разрешил им отпуск, чтобы они наверстали свой медовый месяц, а кроме того, снабдил щедро отмеренным жалованием. Это был единственный в своем роде поступок в те далекие античные времена, даже если учесть, что он думал в первую очередь о множестве сыновей, другими словами, о будущих воинах, которые должны появиться на свет после того, как отпуск закончится.

«Из всего, что он сделал для солдат, этого они никогда не забудут», — говорится у античных авторов.

Александра не на шутку тревожил с каждой милей увеличивавшийся обоз. Обоз всегда представлял собой самое уязвимое место всех армий античности. Филипп, великий реформатор армии, сократил число конюхов, приставив к десяти воинам всего лишь одного. А ведь у греков прежде даже каждый пехотинец имел слугу. Он ликвидировал повозки командиров с их имуществом, до минимума сократил число повозок, запряженных быками, увеличив поклажу, которую несли на спинах.

Но было то, с чем ни Филипп, ни Александр не могли ничего поделать: с каждым захваченным вражеским биваком, каждым взятым штурмом городом, каждой пройденной милей вражеской земли возрастали поголовье реквизированного скота и количество повозок, которые везли трофеи, равно как и число торговцев, женщин и детей. Речь шла не о привезенных с родины женах (на это накладывался строгий запрет), а о тех, которых простой солдат или привилегированный кавалерист выбрали из дочерей завоеванной страны или получили как долю «любовного трофея». Так возникало небольшое домашнее хозяйство, создавались семьи. И, как писали историки, в 325 году до н. э. с обозом через всю страну следовали тысячи наложниц и почти десять тысяч солдатских детей — бесконечная, вечно орущая, растянувшаяся на множество километров вереница, пестрая и неуклюжая. Жрицы любви были для полководцев античности реальностью, попытка изменить которую казалась сродни бунту. Знатные гетайры из ближайшего окружении Александра едва ли могли служить примером благовоспитанности и добродетели. Относительно того, отличался ли сдержанностью царь, существуют разные версии, так же, как и относительно его характера и личности вообще. Поэтому некоторые с усмешкой говорят, что, в сущности, в представлении каждого существует свой собственный Александр. Давайте ограничимся пока вызывающей повышенный интерес сексуальной сферой.

Самые нелицеприятные для Александра сведения исходили от Аристотеля и его учеников. Они не могли простить царю того, что он совершил в походе нечто ужасное с племянником своего бывшего учителя из Миезы, Каллисфеном. Они намекали на то, что в определенном смысле царь не был настоящим мужчиной, а напротив, подверженный запоям, едва ли был способен совершить половой акт — разве что отдавался одному из своих многочисленных мальчиков. Он являлся гомосексуалистом, возлюбленным своего друга Гефестиона, а позднее — персидского мальчика-гомосексуалиста Багоя. Александр, как и философы школы киников, был сражен лишь однажды — ляжками Гефестиона.

У историографа Юстина читаем, что Александр превзошел своего отца Филиппа в том, что касалось пороков и разврата, развлекаясь с 360 наложницами из гарема поверженного Дария. Если сказанное замышлялось как дискредитация, то автор не достиг цели. Плутарх, напротив, стремившийся представить героев своих жизнеописаний идеалами нравственности, в связи с Александром неоднократно упоминал о гетерах и ни разу — о гомосексуализме царя, цитируя его слова: «Возмущение тела, каким бы сладким ни был момент, ведет к несчастью и хаосу». Всю свою жизнь он не давал желаниям взять над собой верх. «Возможно, ближе всего к истине те, кто говорит, что он никогда не любил никакой другой женщины, кроме своей ужасной матери…», — замечает Вильям Вудсорп Тарн.