Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Там никогда не велись разговоры о будущем, все старались жить лишь своим прошлым, тесно связанным с настоящим, и как только раздавался стук в дверь их волшебной комнатки, я уже настраивалась увидеть перед собой живущих «инкогнито» принцесс или королев, которые, — кто знает! — бежали из своих дворцов, ставших добычей взбунтовавшей черни; в общем, любой новый человек, оказавшийся в этой обстановке, меня очаровывал, так как я видела в нем какого-нибудь знатного ссыльного!

По вечерам от своих повседневных трудов сюда приходили эти новые обездоленные, которые с большим презрением относились к своей нищете. Полковник Ромашов, этот старый вояка, не утративший своего высокого морального духа, обычно садился в удобное кресло и курил иностранные сигареты, а голубоватый дымок от них, колечками поднимаясь вверх, наполнял заставленную комнатку. Этот старый царский солдат теперь жил своим ручным трудом: из ценных пород древесины он делал портсигары, которые украшал инкрустацией на мотивы старой России или заказываемыми ему инициалами. Мой отец с матерью старались не давать ему сидеть без работы, — ее у него всегда было много. Я частенько подходила к нему. Он говорил по- французски с ужасным акцентом, несколько хриплым голосом, но все, что он мне говорил, наполняло меня очарованием.

Он часто предавался воспоминаниям, рассказывал нам о днях, проведенных в Л ивадийском дворце, когда императорская семья обычно проводила свой отпуск в октябре на Черном море, которое там казалось таким же фиолетовым, как и окружающие горы. Кроме своих прямых обязанностей, он выполнял еще одну, — присматривал за окружением цесаревича.

Когда я смотрела на него, на его честное, закаленное лицо воина, перехватывала его волевой взгляд блестящих глаз, то невольно еще и еще раз задавала себе вопрос, — как царь с такими вот людьми в его стране смог все же стать жертвой какой-то банды мятежников?

Моя тетка суетилась, наливала гостям чай, угощала их бутербродами, предлагала на тарелочках сладости.

Вот вошла княжна Баратова. Какой-то молодой человек с каштановой шевелюрой, с голубыми глазами, довольно бледный, и эта бледность придавала ему какой-то болезненный вид, видимо, сопровождал эту очаровательную женщину с черными как смоль волосами, а смуглый цвет ее лица делал ее похожей на цыганку.

— Ольга, не захватили ли вы свою гитару?

Княжна посмотрела на него с недоброй улыбкой.

—Для чего вы, Александр, спрашиваете меня об этом. Вы же отлично знаете, что гитара — это мое ружье... с ним я разоружаю всех...

Варя Смирнова, разодетая, как некогда, молодая женщина, с пышными кружевами на корсаже платья, с камеей на груди, ожерельями на красивой шее, на руках браслеты, на пальцах кольца, — умоляющим тоном обратилась к ней:

— Спойте же нам «Очи черные», Ольга!

Княжна сделала недовольную мину.

— Постоянно эти «Очи черные». К несчастью, я вам не Пола Негри.

Она отхлебнула из чашки чая, уставилась на своего молодого сопровождающего.

— Николай, а ты что хочешь послушать?

Рассеянный Николай, словно сильно уставший, колеблющийся, наконец, тихо произнес:

— Может, «Грезы»?

— «Грезы», — повторила за ним неуверенно княжна, словно вспоминая... — Ах, вы хотите сказать романс Сергея Рахманинова, так? Но здесь я не вижу фортепиано...

— Я подыграю на гитаре... он такой короткий...

— Ну что ж, давайте попытаемся.

Она встала. Романтически настроенный Николай извлек из футляра гитару. Все тут же замолчали. Ольга Баратова закрыла глаза, словно старалась вспомнить слова романса.

Первые аккорды, взятые на гитаре, казалось, подтолкнули ее. Этот напев пронзительной меланхолии тут же всех настроил на ностальгический лад. Ее чуть хриплый голос, как у робкой птички при распеве, заполнил всю комнату. В этом романсе были такие слова:

Но это был всего лишь сон... дивные грезы...

Сон... Теплый, проникновенный голос Ольги Баратовой умолк... Никто не захлопал. Все молчали. Все, казалось, находились под впечатлением этого пронизанного меланхолией утверждения, — да, это был только сон...

Плотная тишина окутала, словно одеялом, эту молчащую группу эмигрантов.

Вдруг зазвенел дверной звонок. Всеобщее оцепенение схлынуло. Моя тетка зажгла лампу и направилась к двери.

Вошел новый визитер:

— Володя, это ты?

— Да, княжна, только что прибыл...

— ИзЖеневы?

— Да, только что. На Лионском вокзале взял такси, чтобы побыстрее к вам приехать. Шофер, нужно сказать, не сводил с меня настороженного взгляда.

Он даже вышел из машины, открыл для меня дверцу и сказал, приветствуя меня, на добром русско-украинском наречии.

— Ваше превосходительство мене не помнит. Но як же не узнать графа Игнатьева.

Потом он представился: Кирилл Павлович Мадинков, член дирекции императорского Мариинского театра...

Со всех сторон посыпались восторженные восклицания. Граф Игнатьев учтиво целовал дамам ручки. Тут все его хорошо знали. Он помедлил возле Ольги Баратовой. Она смотрела на него с серьезным видом, словно что-то молча выспрашивая:

— Скажите, Володя, вам что-нибудь известно? — Он сделал еще один шаг к ней.