Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Александра Федоровна взяла себе один, придвинула его к стене и села. На втором царь усадил посередине комнаты своего ребенка, а сам сел на третий; рядом с ним. Дочери передали им подушки. Три великие княгини стояли справа от матери, рядом с ними, прижавшись в углу, стояли Харитонов и Трупп; четвертая великая княгиня — Татьяна с горничной Демидовой стояли слева от императрицы. Все пребывали в напряженном ожидании команды на отъезд.

Не прошло и пяти минут, как в комнату вошли их палачи. За Юровским выстроились его подручные — Ермаков, Вагенов, какой-то неизвестный, настоящая фамилия которого была позже установлена, Никулин, Медведев, Всего — двенадцать человек с револьверами в руках. Все жертвы уже поняли, что им предстоит. Ни звука не сорвалось с их уст. В этой маленькой комнатке, — размером 6x5 метров, никак нельзя было увернуться от пуль, — дула пистолетов убийц находились придвинутыми вплотную к их жертвам.

Юровский подошел к царю и абсолютно ровным тоном сказал:

— Ввиду того, что ваши родственники, стремящиеся вас спасти, продолжают наступление на Советскую Россию, Уралисполком постановил вас расстрелять.

Царь только успел переспросить: «Что?» Это было его последнее, произнесенное им слово. Одновременно раздались двенадцать выстрелов.

Пальба в подвале продолжалась…

Жертвы падали на окровавленный пол. Царь, царица, их три дочери и слуга Трупп были убиты сразу, наповал одной пулей. Под градами пуль пали Боткин и Харитонов. Цесаревич агонизировал, его широко открытые глаза молили о пощаде. К нему подошел Юровский и дважды выстрелил в ухо мальчику. Горничная Демидова после первого залпа осталась в живых и палачи, чтобы не перезаряжать револьверы, добили ее штыками. Анастасия, которая в эту минуту только потеряла сознание, очнулась и закричала. Вся банда набросилась на нее со штыками. Через мгновение она затихла. Все было кончено.

Двенадцать трупов лежали в лужах крови. Кровь забрызгала и стены подвала дома Ипатьева, она всколыхнула всю Россию, сотрясла всю ее историю, она стала грозным предупреждением и всем пока еще уцелевшим тронам в Европе, которая пребывала в состоянии полного разброда.

Когда убийцы набрасывались на окровавленные одежды мертвецов, откуда охватившее их пламя высвобождало спрятанные драгоценности, — сапфиры, изумруды, бриллианты, Александра, которой они были теперь абсолютно не нужны, в эти мгновения возносилась в свое истинное царствие. Она уносила в него с собой своего горячо любимого мужа — Николая, своих детей. Их великая любовь, сохранившаяся до конца их искупительной жизни, была чем-то просто скандальным, чего не могла вынести в силу вульгарности своих чувств ни одна так называемая элита в мире.

Очень скоро в воображении народа и тех немногих выживших слуг императрицы возникла фантастическая картина, — Александра, крепко прижав к груди своего ребенка, цесаревича, бросилась с ним в громадный костер, разведенный в сибирском лесу.

Крестьяне из деревни Копятки долгое время распускали слухи о том, что в лесах в округе, где были сожжены трупы невинных жертв, постоянно происходили чудеса.

* * *

Смог ли я своей книгой внести какой-то вклад в жизнеописание Солнышка Николая, этой русской императрицы, которая никогда ни на что не жаловалась, и всегда только стремилась к любви; она была слишком молодой, чтобы идти на компромисс и слишком наивной, чтобы полагать, что часто человек желает такого счастья, которого он не может ни дать, ни получить, и тогда он за это начинает мстить своими дурными поступками, ложью и глупостью.

Мой отец после гибели Александры был ее рыцарем, ее слугой, и я продолжаю его молитвы, прося у Господа немного больше справедливости и немного больше любви к последней русской царице.

Сан-Жорж, Париж, декабрь 1986 г.