Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

И вдруг точно обжигает сознание: через час — выступать. Кровь ударяет в голову, стучит в висках, холодеют руки, и в бессильном отчаянии хочется разрыдаться.

«36 процентов девушек из рабочих семей вынуждены торговать своим телом, чтобы прокормить себя и своих близких»... — шепчут губы, силясь удержать цифры в памяти. Но внимание отсутствует... Что же это будет? Нельзя же выйти к людям без цифр, без данных, с несобранными мыслями? Полная аудитория, напряжённые, ожидающие лица, женские лица... И ничего не дать им? Тем, для кого каждый такой реферат — событие? Неожиданно для самой себя непонятным усилием воли ей удаётся взять себя в руки. Мысли попали на рельсы. Внимание приковано. Спешно, скоро работает карандаш. Цифры занесены, факты освещены в памяти, скелет речи готов. Дом, свои «далёкие-близкие» отошли, забыты. Руки машинально поправляют причёску, застёгивают платье, а голова работает над рефератом, ищет образов, сравнений...

Когда немецкий товарищ стучится в дверь, чтобы везти Александру на собрание, она — в полной боевой готовности, и только приятное волнение после пережитого нервного подъёма обещает придать большую выразительность и живость речи.

Дом профсоюзов, архитектурной смелости которого мог бы позавидовать клуб эстетов-модернистов.

Быстрой походкой Александра минует художественный портал, просторный вестибюль, широкие коридоры — и вот она у рампы. Кафедра стесняет её. Трудно говорить, когда эта деревянная стенка отделяет от слушателей. Ближе, ближе к ним...

— Genosse und Genossinnen...

Первые фразы брошены в зал, но мысли не льются плавным размеренным потоком, они скачут, перебиваются... Мешает чужой язык. И только неожиданный взрыв аплодисментов возвращает полное самообладание. Теперь уже не голос хозяин над нею, теперь она сама модулирует им. В голове идёт особая нервная работа: мысли, образы, сравнения возникают с фантастической быстротой; надо следить лишь за тем, чтобы не упустить нити основных мыслей, спешно-лихорадочно разматывать клубок своей речи.

Быстро, быстро колотится сердце, но ещё быстрее льются слова, теплее, горячее становится речь.

Александра чувствует, как теряет себя, сливаясь, растворяясь в едином переживании со слушателями. Всё выше и выше растёт настроение, всё сильнее натягивается нить, связывающая её с залом... Всё! Нить оборвана. В зал брошены последние фразы.

Александра, ещё с пьяной головой, сходит с эстрады. Женщины обступают её тесным кольцом. Смотрят в глаза и будто ждут, что теперь-то в «интимном кругу» она скажет им настоящее, избавительное слово.

   — Вы замужем? — спрашивает наугад Александра одну из более молодых.

   — Боже избави! С какой стати? У меня же нет ещё ни одного ребёнка. Я ткачиха и зарабатываю не меньше моего Schatz’a. Зачем же мне в петлю лезть?

   — Да, вот оно и выходит, что весь вопрос в детях, как и говорила референтка... Если б мой Ганс не наградил меня двойней, разве б я пошла за него? А уж тут не рассуждаешь... Одна двоих ребят не прокормишь. Его вина, пусть и несёт ответственность.

   — Не в детях дело... А всё горе-то наше в том, что у мужчины морали нет. Невесте что наобещает, а там, чуть ты размякла, а он уж и улизнуть норовит... Запутаешься с другим, с третьим — ну тут уж девушке конец. Нет, раз завела себе Schatz’a, так ты сумей его в строгости держать, не отпускай, пока к попу не сведёт, — назидательно поучает уже пожилая женщина.

   — А что толку, что я к попу сходила, — жалуется изнурённого вида женщина лет тридцати с забинтованной рукой. — У меня двое детей, да и сейчас вот беременна опять. Это уж мужья-скоты нас награждают... Угождай им, а не то сейчас к девкам побегут... И пошёл бы... Жаль, что ли? Да деньги туда снесёт — вот беда, начнёт пить... А мы — голодные сиди. Обидно. Где уж мне с третьим ребёнком возиться? И те-то ухода требуют. Я ему и говорю: «Пожалей ты меня, Карл! Ведь жена я тебе и товарищ. Помнишь, вместе с хозяином воевали? Тогда и полюбили друг друга... Сил моих больше нет... Больна ведь я... Руку в красильне обварила. До сих пор язвы не залечиваются». Так нет ведь, на своём настоял. «Если ты меня гнать будешь — к девке пойду»...

Щедро сыплются рассказы и «законных жён», и тех, кто ещё живёт «диким браком». И у всех тот же припев: «Кабы не дети!»

Но, когда мужья примешиваются к группе, женщины умолкают и опасливо переглядываются: не долетели ли до ушей властелинов их жалобы? И только самые молоденькие, те у кого и Schatz’a-то ещё нет, жеманясь и кокетничая, преувеличенно громко, нарочито бранят мужчин.

   — Хотите, Genossin, я вам покажу «школу проституции»? — вдруг спрашивает маленькая полная особа с некрасивым, но умным лицом.

   — Вы шутите?

   — Не совсем. Конечно, такого названия эти заведения не носят. Эти школы известны под благопристойной кличкой «танцлокалей». Но фактически — это рассадники проституции. Мы можем пойти туда прямо сейчас. Возьмём провожатого — одним женщинам неудобно — и двинемся в экспедицию.