Александрия

У Неклюдова, похоже, на мой счет не было строгих инструкций, поэтому он то и дело в перерывах между быстро опорожняющимися бутылками «Столичной» бегал в гостиную и звонил по телефону своему начальству. Но чем дальше развивалась ситуация вокруг непокорного Ельцина, тем более расплывчатыми становились получаемые им приказы, и выражение непоколебимой уверенности в собственной правоте медленно улетучивалось с его осунувшегося лица.

Мне несколько раз звонила мама. Она очень беспокоилась: не ринулся ли я на баррикады к Белому дому. Но всякий раз, услышав мой пьяный голос, успокаивалась, даже не прочитав привычной нотации по поводу моего состояния. Звонила Валерия, так жестоко обманутая с отпуском. Хотела приехать. Но я запретил ей это делать.

Леонид обладал редким талантом пить не пьянея. Казалось, алкоголь вообще был не властен над ним. По крайней мере, на координации его движений выпитые литры водки никоим образом не отразились. Он передвигался по моей квартире четко и уверенно. Думаю, что и на его меткость стрелка алкоголь совсем не подействовал.

Чего нельзя было сказать про меня. Я опрокидывал в себя несколько рюмок водки, потом проваливался куда-то. Через какое-то время приходил в сознание, выпивал еще и вновь улетал. Так длилось трое суток. Но я потерял им счет, день и ночь смешались для меня в пьяном угаре. Другие люди строили баррикады возле Белого дома, бросались под бронетранспортеры на Садовом кольце, братались с перешедшими на их сторону танкистами и десантниками, а я в это время пил водку.

Я проснулся, потому что хлопнула входная дверь. Солнце поднялось уже высоко и радостно заливало собой всю мою гостиную. Я лежал одетый на диване, на скомканном покрывале. Внутри все горело. Я окрикнул Леонида, но мне никто не ответил. Шатаясь, я вышел на балкон. От моего подъезда, чихнув выхлопными газами, отъехала белая «Волга».

Я вернулся в комнату. Обошел всю квартиру. Никого. Сходил в туалет. Когда я зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало, то ужаснулся. На меня уставился совсем не знакомый мне человек. С всклоченными волосами, заросшим щетиной и заплывшим лицом. На месте, где обычно у людей расположены глаза, у этого типа вытянулись две щелочки, как у старика-якута. Как назло, отключили горячую воду. И мне пришлось бриться холодной. Я весь изрезался, пока брился. Но до конца выдержал эту неприятную процедуру. Побрызгал лицо туалетной водой. Полученный результат не удовлетворил меня, и я полез под холодный душ. Вымыл шампунем голову в ледяной воде. Насухо, до красноты, обтерся полотенцем и лишь потом почувствовал себя живым.

Включил телевизор и сразу наткнулся на выступление Ельцина. Президент России докладывал, что свобода и демократия победили, путч провалился. И тут я вспомнил, что за все эти дни я не разу не позвонил Ивану Матвеевичу, не справился об его здоровье. У меня, конечно, было оправдание. Я находился, по сути, под домашним арестом, а в присутствии Неклюдова и его свиты никакие откровения с моим покровителем, особенно по телефону, не были возможны. Но сегодня я проснулся один и в новой стране. Как мне жить и работать в ней, я не знал. Мне, как воздух, нужен был совет моего мудрого и опытного наставника. И я набрал номер его московской квартиры. Оказалось занято. Я перезванивал ему на протяжении получаса, и добился своего.

– Слушаю вас, – ответил мне родной голос.

– Что мне делать? – только и успел спросить я.

– Жить!.. – коротко ответил он и положил трубку.

Я потом еще долго пытался дозвониться до него. Но все было бесполезно, никто не отвечал. Я нутром чувствовал, что с дядей Ваней происходит нечто трагичное и ужасное. И в конце концов я не выдержал, вышел из дома, поймал такси и поехал к нему.

Еще на подходе к дому я понял, что опоздал. Во дворе стояла машина «скорой помощи», рядом милицейский «уазик». У подъезда, где жил Иван Матвеевич, собралась толпа зевак. Я протиснулся через них и увидел, как санитары поднимают с асфальта знакомое тело, кладут его на носилки и грузят в машину. Человек в белом халате громко хлопает задней дверцей. За матовыми стеклами «скорой» мне трудно что-либо разглядеть, и я перевожу взгляд на асфальт, где еще не засохла на полуденном солнце густая кровь. Милиционер дочерчивает мелом контуры силуэта. Другой опрашивает дворничиху, которая, прислонив к дереву метлу, показывает, как он летел с четвертого этажа, раскинув руки, словно крылья.

И вдруг меня кто-то сзади трогает за локоть. Я оборачиваюсь и вижу прямо перед собой Неклюдова. И мне сразу становится ясно, куда он и его громилы уехали сегодня от меня. Леонид отводит в сторону белесые глаза и тихо говорит:

– Он сам выбросился. Мы даже хотели его удержать, но не успели.

Я еще не видел его лицо таким растерянным. Я знаю, что он сейчас сказал мне правду. Пусть и не всю. Но в том, что этот прыжок с четвертого этажа был сознательным выбором моего учителя, я не сомневаюсь. Другое дело, какова была альтернатива самоубийству. Сыворотка правды? Пытки?