Александрийская гемма

Что сказал он и что потом сделал, встретив спешащего человечка лицом к лицу, напрочь вылетело из головы. Будто это не он, а кто-то, непрошенно вселившийся в его телесную оболочку, привел в движение мышцы рук и лица, почти насильно заставив повиноваться приказу. Какому именно? Этого он не понял ни тогда, ни после. Крайностей он, во всяком случае, никаких не хотел. И если бы в то мгновение безумного забытья старичок не проявил неожиданную строптивость и не кинулся на слегка ошарашенного Алексея с раскрытым зонтом, все, наверное, разрешилось бы немного иначе…

Придя в себя, Алексей непонимающе уставился на затоптанный песок, который медленно расправлялся под белой пряжей очистительного дождя. Удивленно уставился на кожаный бумажник с крокодильими пупырышками, неведомо как очутившийся в чугуном налитых руках, осуждающе покачал головой.

«Это не я!» — встрепенулся в нем перепуганный голосок, но оборвался на лопнувшей, как струна, полуноте.

Затравленно оглянувшись, он спрятал бумажник, подобрал сломанный зонт и зачем-то принялся уминать взрыхленный песок, не понимая еще, что вода и так разгладит предательские борозды. Заметив откатившийся к деревцу браслет, он, не глядя, сунул его в карман.

Ознобным ветром продуло лесок. Слегка ослабевший ливень припустил с новой силой. На обратном пути в поселок Алексей не встретил ни единого человека.

Затворившись на все засовы, он торопливо разжег печурку и собрался было порубить топором зонтик, но вспомнил про металлический каркас. Пошвыряв в огонь сорванные клочья ткани, скрутил стержень и смял спицы, решив закинуть уродливое сплетение металла в озеро. Конечно, не в том месте, не там, а где-нибудь подальше. Бумажник, сберкнижку и паспорт, в который даже не заглянул, он протолкнул кочергой в самый жар топки. Оставался браслет, сделанный из незнакомого серебристо-зеленого сплава, с красным камнем. По рассказам бывалых зеков, Алексей знал, что обычно заваливаются именно на таких мелочах. Но камня с незнакомыми буквами — вроде бы русскими и нерусскими одновременно — стало жалко, хотя он и не знал, куда и как его можно приспособить. Поковыряв кухонным ножом, ловко выцарапал драгоценную гемму, слегка выщербив край, и одним ударом расплющил чешуйчатого гада, полурыбу-полузмею.

Алексей думал, что надо было окончательно рехнуться, чтоб вляпаться в мокрое из-за полутора тысяч, разом порушить надежды на какую-то новую жизнь. Следовало затаиться и выждать развития событий. Если все действительно прошло вчистую, то у него есть шанс благополучно выскочить.

Дабы не привлекать к дому излишнего внимания, он плеснул воды из кружки и разворошил дымящиеся уголья. Затем, крадучись, выбрался на улицу запереть ставни. Начинался новый период дневной спячки, сумеречной змеиной активности. За целую неделю его так никто и не потревожил.

Алексей не умел долго размышлять об одном и том же. Даже рисуя планы на будущее, ленился продумывать их до конца. Его мысли были коротки и неглубоки. Поэтому они легко забывались, когда он хотел о чем-то забыть. Так было проще. Промучившись в первую ночь, он хорошо отоспался после полудня и затем уже исправно укладывался на боковую с каждым новым рассветом. Его не терзали непрошеные сновидения, дыхание было безмятежным и ровным.

А в следующую пятницу нагрянул патрон с Альбинкой и прочими, среди которых Алексей знал лишь композитора и зава ремстройконторы. Вкусных вещей понавезли видимо-невидимо: и ветчину, и горячего копчения осетрину с янтарным жирком, и огурчики, и грибочки — чего только там не было.

За дачу, понятно, больше всего пили. При этом «Двин» и лимонную водку перемежали пльзенским пивом, отчего вскоре, по меткому замечанию Альбины выпали в осадок.

Она-то как раз пила меньше всех, лишь пригубливала, устремив поверх рюмки тягуче-медлительный взгляд. Встретившись с ней глазами, Алексей вдруг понял что-то такое, от чего ему сделалось душно и беспокойно. Горячая волна перехватила дыхание, и уши стали гореть, как в огне. Перехватив еще один такой же взгляд, он поторопился уйти, сославшись на какую-то там работу.

Назад возвратился часа через два, когда все разъехались по домам, а его точно током ударило, пронзив насквозь до малейшей жилочки. Из того, что случилось потом, он запомнил тепло ее тела под смятым шелком и дрожь своих натруженных рук.

Дарить ей ту каменную печатку никак не стоило. Дураку и то ясно. Хотя, конечно, какая-то память должна быть. Все должно завершаться красиво.

Однако уже на следующий день, ближе к вечеру, он был разбужен треском подкатившего к самому резному крыльцу мотоцикла. Перебегая на цыпочках от одного занавешенного окна к другому, ему удалось рассмотреть сквозь щели милицейского лейтенанта в шлеме и сидевшего в коляске Архипа Ивановича, коменданта поселка.