Я ж ни словечка в ответ не сказал ей, ни шутки забавной;
В землю потупив глаза, пошел я своею дорогой.
Сладок мне голос коровы, и сладко ее мне дыханье.
Сладко мне летом дремать близ потока под небом открытым.
Желуди — дуба краса, для яблони плод — украшенье,
Матка гордится теленком, пастух же — своими стадами.
«Дафнис, уста твои сладки, на диво твой голос приятен,
Сладостней пеньем твоим наслаждаться, чем сотовым медом.
Вот — получи же свирель. Добился ты в пенье победы.
Если б меня, козопаса, ты мог научить этим песням,
Козочкой я за ученье тебя наградил бы безрогой,
Той, что своим молоком через край наполняет подойник».
Мальчик так рад был победе, что громко в ладоши захлопал,
В воздух подпрыгнул, как юный олень, завидевший матку.
Грустно поникши, другой отвернулся с печалью на сердце,
Первым меж всех пастухов с той поры стал славиться Дафнис,
Скоро, совсем молодым, он женился на нимфе Наиде.
Эй ты, дружище Букай, что с тобой приключилось, злосчастный?
Полосу прямо вести 103ты, как вел ее прежде, не можешь,
Вровень с соседом идти разучился и сзади плетешься,
Словно за стадом овца, уколовшая ногу о кактус.
Что же ты думаешь делать, бедняжка, и в полдень и к ночи,
Если уже поначалу не режешь колос под корень?
Жнец неустанный Милон, словно камня обломок упорный!
Ты никогда не томился о ком-нибудь, кто недоступен?
Очень они мне нужны! И на что это людям рабочим?
Пусть не случится вовек! Пусть собака не пробует мяса! 104
Я же, Милон, ты подумай, одиннадцать дней, как влюбился!
Хлещешь вино ты из бочки, 105а мне и на уксус не хватит.
Но уж зато от работы на поле отбился я вовсе.
Что ж за девчонка тебя так замучила?
Дочь Полибота: Гиппокиона жнецам она песни на флейте играет.
Бог наказал дурака! Вот нашел-то, так долго искавши!
Будет об тело тебе саранча эта ночью тереться.
Вот уже начал смеяться! Но слеп не только ведь Плутос, 106
Я-то не стану болтать. Но вяжи-ка ты сноп поживее,
Спой нам любовный напев о красотке, и тотчас работа
Станет спориться у нас; ты прежде ведь в пении смыслил.
Стройную девушку вместе со мною вы, Музы, воспойте;
Если за что вы беретесь, богини, то все удается.
Ах, моя прелесть, Бомбика! Тебя сириянкой прозвали,
Солнцем сожженной, сухой, и я лишь один — медоцветной.
Темен цветочек фиалки и цвет расписной гиацинта,
Первой красою венков их, однако же, каждый признает.
Плуг провожает журавль, а я — на тебе помешался!
Эх, кабы мог обладать я неслыханным Креза богатством!
Я Афродите бы в дар нас обоих из золота отлил. 107
Яблоко дал бы тебе или розу и флейту я в руки, 108
Мне самому новый плащ с амиклейскою парой сандалий. 109
Ах, моя прелесть, Бомбика! Точеная кость — твои ножки,
Голос — пьянящий, как трихн; 110описать тебя всю я не в силах.
Вот уж не знал никогда, что Букай-то наш этакий мастер!
Здорово как подогнал, рассчитавши, он слово к напеву!
Ты же послушай теперь Литиерса 111блаженного песню:
«Многоколосная ты, многоплодная матерь Деметра,
Пусть будет жатва легка, урожай наш пусть будет побольше!
Крепче вяжите снопы вы, жнецы, чтобы кто проходящий
Нам не сказал: «Эх, чурбаны! Задаром вам платятся деньги».
После к Борею лицом положите вы срезанный колос
Иль на Зефир поверните — скорее так зерна дозреют.
Вы, что молотите хлеб, пусть глаза ваши днем не сомкнутся!
В эти часы от зерна отпадет всего легче мякина.
Только уснет он — конец. Да немного лишь в зной подремлите.
Что, не завидная ль жизнь у лягушки, не правда ль, ребята?
Нет о питье ей заботы, воды вокруг изобилье.
Ну-ка, надсмотрщик-жадюга, ты лучше б варил чечевицу;
Надвое тмин не расколешь, лишь зря себе руки порежешь».
Вот что нам надобно петь, нам, люду рабочему, в поле.
Ну, а этот напев про любовь ты, Букай, с голодухи
Матушке спой на заре, как станет будить на работу.
Против любви никакого нет, Никий, на свете лекарства;
Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, и малого прока.
В силах одни Пиериды 112помочь; но это леченье,
Людям хотя и приятно, найти его — труд не из легких.
Ты его, может, и знаешь, — ты врач, да к тому ж, мне известно,
Издавна были все Музы особо к тебе благосклонны.
Только от этого средства полегчало будто Киклопу;
Старый наш друг Полифем был в ту пору влюблен в Галатею,
Только лишь первый пушок у него на щеках появился.
Вовсе лишился ума; все же прочее счел пустяками.
Стадо овечек в загон возвращалось с тех пор без призора
Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею,
Там, где морская трава колыхалась, усевшись, он таял —
Только лишь солнце зайдет, — страдая от раны под сердцем,