Александровскiе кадеты (СИ)

[5] В настоящее время мосту возвращено его историческое наименование — Троицкий. Восстановлены оригинальные мемориальные доски.

[6] «Если ты в Риме — живи как римлянин» (лат.)

Глава 11.1

Город плыл над ними и вокруг них. Ирина Ивановна, подполковник, Петя Ниткин с Костей Нифонтовым — узнавали какие-то здания, постройки, или, напротив, дивились изменениям. Федор же, никогда здесь не бывавший, вбирал в себя всё, уже понимая, что не дивится странным автомоторам; их Игорёк именовал «машинами». И вообще, вся жизнь вокруг — ну, конечно, она была иной, совсем иной, но точно так же работали магазины, женщины, большей частью немолодые, стояли почему-то в длинных очередях к не очень чистым ларькам, несли в сетчатых сумках какую-то снедь.

И всё это время, пока они шли по Большой Конюшеной — она же Желябова — пока поворачивали на Невский, по которому катил поток «машин», «автобусов» и «троллейбусов», как описал им увиденное Игорь, пока Константин Сергеевич мимоходом удивлялся тому, что с проспекта исчезли трамвайные рельсы; но замечания становились всё реже, потому что Игорёк рассказывал о вещах совершенно немыслимых.

О том, как германцы — «фашисты», как он их называл — внезапно напали утром двадцать второго июня тридцать один год назад; как в считанные дни захватили Минск и Ригу, в считанные недели дошли до Смоленска, как окружали раз за разом наши войска; и как в сентябре окружили сам Ленинград, как подступили к Москве…

Получалось у Игоря это не слишком-то связно, но достаточно, чтобы у Феди всё закипело в груди. Как же так?! Чтобы германцы — дошли бы до Москвы?! Наполеон, конечно, тоже дошел…

Две Мишени, похоже, чувствовал то же самое. Но Игорёк не вдавался в подробности, что, отчего и почему; а вместо этого заговорил про «блокаду», про ледяной ад, которым обернулся город, про замёрзшие улицы и площади, остановившуюся жизнь, и бесчисленные трупы, трупы, трупы, когда увозимые на саночках в братские могилы, а когда подбираемые специальными командами.

— Ба рассказывала — мертвецов на юг везли, на кирпичный завод. Там теперь парк — парк Победы называется. Сжигали в печах. Сто тысяч, говорят, сожгли так[1]… Сожгли и прах в карьер, значит, ба говорила… Она тут всю блокаду провела, чудом выжила, говорит…

Ирина Ивановна вздрогнула, прикрыла глаза ладонью. Торопливо зашептала молитву.

Две Мишени сделался совершенно белым.

Игорёк тоже пригорюнился.

— Без отпевания… — хрипло проговорил подполковник. — Вот так взять — и сжечь…

— Ба говорит — страшно было очень, — тихо продолжил Игорёк. — Страшно, говорит, было не встать. А и лежать нельзя. А хлеба давали всего ничего — сто двадцать пять грамм на день, это осенью… потом прибавили, но столько народу померло…

— Тридцать золотников, чуть меньше, — мигом подсчитал Петя Ниткин. — Но, Игорь… так же жить нельзя?

— Они и не жили, — мрачно сказал Игорёк. — Они умирали. Ба на военном заводе работала, в конструкторском бюро, там дополнительно кормили. Немного совсем, но всё же. А деда на фронте был, военинженером. Ну, а потом… — голос его окреп, посветлел. — Потом мы наступать начали. Погнали фашистов. И гнали до самого Берлина! И Берлин взяли, и на рейхстаге знамя наше подняли! Наше, красное!..

— Красное… — со странным выражением повторил Две Мишени. — Ну, значит, красное. Когда оно над вражьей столицей — неважно, какое, главное, что наше, русское.

…А вот после войны, говорил Игорёк, он уже не так хорошо знал. Жизнь наладилась. Разрушенные города отстроили. Люди квартиры получали, бесплатно. Новые заводы открывались, в космос спутник запустили первыми, потом и человек наш полетел — Юрий Гагарин, тоже первым.

У Феди снова сжало сердце, на сей раз — от гордости.

— Смогли, значит! — обрадовался и Костька Нифонтов.

— Смоли, — кивнул Игорёк. — Всем показали! И бомбу атомную сделали — ой, ну про это дед вам лучше расскажет. А мы давайте мороженого съедим! Тут совсем недалеко — самая лучшая мороженица в городе!

— Стоит ли? — усомнилась Ирина Ивановна. — И так на нас косятся! Полицейские тоже!

— У нас они «милиционерами» зовутся, — поправил Игорёк. — Ничего, не бойтесь! Всё хорошо будет!..

Госпожа Шульц покачала головой, вздохнула, но ничего не сказала.

Лучшая в городе мороженица, как оказалось, не так уж сильно отличалась от известного Федору. Не так много изменилось в этом деле за шесть десятков лет.

Полкруглые диваны зелёного плюша, на отделанных зелёной плиткой стенах — керамические зеленые цветы.

— У нас потом это место «Лягушатником» зовут, — заметил Игорёк вскользь. — Садитесь, садитесь, я всё знаю, я закажу, и деньги у меня есть!..

Мороженое было и впрямь вкусное, хоть и не такое, как Федор привык. Игорёк, утомившись, сосредоточенно трудился над своей порцией; остальные, понимая его, тоже молчали, стараясь осмыслить услышанное.

Нет, совсем не плохая здесь жизнь, думал Федя. Никого не увидишь в лохмотьях; не толпятся на паперти нищие; все одеты скромно, разряженных богатеев не увидишь.

Ему стало интересно, как здесь учатся ребята, что читают, что думают — например, понравился бы им «Кракен»?