Александровскiе кадеты (СИ)

— Сейчас, спустя пятьдесят лет и три войны, если с гражданской считать — да, хорошая. Только к ней совсем по-иному идти надо было. Во вторую мировую — Великую Отечественную — двадцать миллионов погибло. Если не больше.

— Революцию надо предотвратить, — решительно сказал профессор. — И нашу, и вашу. Вашу — попроще, нашу — куда труднее.

— А я бы — блокаду, — сказал Федя. — И вообще эту, вторую мировую.

— Золотой ребенок, — кивнула Мария Владимировна. — Эх, если б и впрямь можно было, этакий «патруль времени» отправить — всюду, где ужас, кровь, боль и смерть. Р-раз! — и всё. Ничего не случилось. Ни революции, ни Ледового похода нашего, ни красных, ни белых, ни колхозов, ни расстрелов, ни войны, ни блокады…

— Так не получится, — подхватил Николай Михайлович. — А получится только так, как я говорю. В ваше настоящее через наше прошлое. И, если у вас получится, то и впрямь — не случится ни войны, ни блокады. Не вымрет половина города.

— А почему войны не случится? — удивился подполковник. — Что мы успели узнать — это германцы на нас напали!..

— Ты, любезный друг мой, — напустилась на супруга Мария Владимировна, — говори, да не заговаривайся!

— Тихо, Мурочка, тихо. Видите ли, Константин Сергеевич, я даже приблизительно не возьмусь сказать, как можно предотвратить только Вторую мировую войну и нападении Германии на нас.

— А я тебе, деда, всегда говорил — Гитлера убить, и всё! — подал голос Игорёк.

— Тут у нас начинается долгая дискуссия о роли личности в истории, — извиняющимся тоном отозвался означенный дед. — Внук мой с юношеским задором считает, что всё упирается в одного-единственного негодяя, я же пытаюсь ему втолковать, что дело совсем не нём одном. Ни в Германии, ни в России. Почему нам и требовался в идеальном случае весь ваш корпус, уважаемый Константин Сергеевич.

— Бросить наших мальчишек единолично предотвратить вашу революцию?! — у подполковника аж побелели губы.

— Любезный Константин Сергеевич, если я вам расскажу, из кого состояли наши полки, полки Вооружённых сил Юга России, вы разрыдаетесь, — сухо заметила хозяйка. — Мальчишки-юнкера неделю удерживали московский Кремль. Из Ростова зимой нашего восемнадцатого года уходило множество гимназистов, старших кадет, юнкеров, в то время как в самом городе оставались многие тысячи боевых офицеров, прошедших германский фронт — они решили, что их это не касается, все эти революции и перевороты. Вот и вы сейчас…

— Простите, мадам, но у нас сейчас своя собственная революция и, уверяю вас, меня она очень даже касается, — холодно отрезал Аристов. — В любом случае, пятеро нас едва ли что-то смогут изменить в вашей истории. Но, я надеюсь, смогут изменить в нашей. Вообще, как вы себе это представляете, профессор? Мы очутились в мире, очень похожем на тот, что покинули и?.. Что мы делаем? Ведь вы сами говорили об огромной инерции, да мы и сами видим — всё почти такое же, несмотря на, простите, совсем иной ход истории! Совсем иного Государя на престоле!

— Вот потому-то я и спорю со своим ретивым внуком, — последовал ответ. — Инерция и в самом деле огромна. Пытаться встать на пути несущегося поезда — безумие. Но можно перевести стрелку.

— И как же, по-вашему, мы можем перевести эту самую стрелку?

— Мы сейчас готовим вам подробнейшую инструкцию. С планами города, фотокарточками действующих лиц и так далее. Наша задача — не допустить февральского переворота.

— И, не допустив, мы окажемся в нашем времени?

— Так говорят мои расчёты.

Наступило молчание. Петя Ниткин глядел на профессора; Костя Нифонтно, напротив, набычился, опустил голову и что-то сердито бормотал себе под нос.

Федя едва собрался спросить, так когда же они увидят эти «подробнейшие инструкции», как вдруг в прихожей грянул раскатистый телефонный звонок.

— Я подойду, ба, — сорвался Игорёк.

— Уже девочки звонят, — фыркнула Мария Владимировна. — Ох уж эти современные дети! Вот когда я была гимназисткой…

— А тогда письма писали, — вырвалось у Феди.

— Верно! — расцвела хозяйка. — Письма писали, засушенные цветочки вкладывали… Вот вы, Федор — знаете язык цветов?..

— Ему ещё рано, — железным голосом отрубила Ирина Ивановна. — И вообще…

Что «вообще» они так и не узнали, потому что в комнату очень тихо вошёл заметно побледневший Игорёк:

— Деда… тут этот… тебя… Никаноров… Он… он…

Николай Михайлович скривил губы, поднялся.

— Прошу прощения, это не займёт много времени, — и скрылся за дверьми.

— Что опять натворил, горе ты моё? — воззрилась на внука Мария Владимировна.

— Н-ничего…

— Ой, не ври старой бабке! — погрозила хозяйка пальцем.

— Да ба, я точно ничего… вот в «Лягушатне» Маслакову встретил… И Светку Тихонину… Но они только и знали, что «Тихонов, Тихонов!» пищать…

— Н-да, ничего себе, совпадение, — вздохнула Мария Владимировна. — А вот что там с этим Никаноровым?..

Ушедший говорить по телефону профессор всё не возвращался. Из прихожей доносилось неразборчивое бормотание, и Федя пожалел, что нельзя воспользоваться стаканом, как тогда, дома…

А потом всё стихло и дверь отворилась.

На достопочтенном профессоре лица не было.