Александровскiе кадеты. Смута (СИ)

— Две Мишени этот план выдвинул?

— Он, — кивнул Петя. — Потому как тоже голову ломал над той гражданской. Думал, как победить можно было. И пришёл к выводу, что только стремительный бросок к Москве, больше никак. Не растекаться широким фронтом, а только вперёд.

— Вот и летим вперёд…

— Летим. Тогда и там у наших силы кончились.

— А здесь, Петь? Не кончатся, думаешь?

— Непременно кончатся.

— Умеешь ты ободрить, брат Ниткин!

— Воинские силы имеют такое обыкновение — кончаться, — важно заявил Петя. — Поэтому побеждает тот, у кого они кончатся последними.

Фёдор только рукой махнул. И стал думать о том, что давно не приходили белые конвертики от великой княжны Татианы. Эх, забыла небось простого прапорщика-александровца, не до него ей…

Правда, особо долго размышлять не пришлось. Бронепоезд замедлял ход, на востоке всходило солнце, а наблюдатели успели поднять тревогу — впереди были разобраны рельсы.

Начинался новый день, начиналась «работа», как называли это александровцы. Не «бой», не «атака», не «наступление», а именно «работа».

Орёл с юга почти ничем не был прикрыт. Не считать же за серьёзную преграду овраг и не то ручей, не то речку под названием Пересыханка. Железная дорога на Москву проходила по восточной окраине, даже не пересекая здесь Оку.

У окраин красные лихорадочно рыли окопы, ставили орудия и пулемёты.

Бронепоезд остановился вне досягаемости вражеских батарей; его тяжёлая артиллерия же, напротив, могли их накрыть с лёгкостью.

Александровский полк готовился к атаке.

Глава XII.4

— Помните, нам нельзя тут застревать, — повторял Две Мишени, обходя ряды добровольцев. Он хромал, опирался на костыль, но упрямо отказывался идти в госпиталь — мол, это просто царапина, допрыгаю, чай, не кукла фарфоровая — к вящему неудовольствию Ирины Ивановны Шульц.

Её возвращение бывшие кадеты восприняли с восторгом. Для них она была пережившей ужасные вещи и спасённой в последний момент учительницей, кого они помнили и любили. Никто не умел так рассказать о Пушкине или Лермонтове, о Тютчеве или о Фете, как она. И на уроках, посвящённых графу Толстому у неё завязывались отчаянные споры, чуть до драки не доходило; так что сведенные в первую (Государеву) роту первого батальона Александровского полка кадеты, без экзаменов и прочего сделавшиеся прапорщиками просто радовались — те, кто не знал.

Ирина же Ивановна часто поглядывала на Фёдора, на Петю — и вздыхала. Но им сейчас было не до разговоров…

Орёл они брали хитрым обходным манёвром, во взаимодействии с конницей графа Келлера. «Единая Россiя» с безопасной дистанции накрывала позиции красных своей морской 130-мм артиллерией, специально снаряжённые шрапнели рвались над торопливо вырытыми траншеями, собирая обильную жатву. И в атаку александровцы двинулись, как умели — перебежками, переползанием, прикрывая друг друга и беря на прицел любое шевеление на красных позициях.

Когда штурмовые пятёрки достигли линии окопов — там уже почти никого не осталось. Не выдержав обстрела, пехота красных начала беспорядочно оттягиваться вглубь городских кварталов, растекаясь по улицам и переулкам.

Фёдор, как всегда, шёл с Петей, Левкой, Севкой Воротниковым, а пятого им, как важно заявлял Ниткин, и не требовалось, потому что Севка, мол, «и так за троих может». Воротников не расставался со своим любимым «гочкисом», и в его руках это оружие творило настоящее опустошение на вражеских позициях.

Вот и сейчас — ползком преодолели последние сажени, швырнули гранаты, нырнули сразу же за разрывами, добили-дострелили выживших, Севка прочистил траншею несколькими короткими очередями. Рванули дальше — несколько красноармейцев подняло руки, бросив винтовки.

— Куды сдаваться-то идти, вашбродь? — деловито осведомился молодой парень с натруженными крестьянскими ладонями. — Мне батька с мамкой наказали живым вернуться, мол, без тебя обойдутся, красные ли, белые, а ты нам живым нужен.

Парня трясло, он болтал без умолку.

— Винтовку разряди, — велел Фёдор. — На плечо повесь, штыком вниз. Руки держи вверх. И иди прямо во-он туда, где рельсы.

— Эт где чугунка, вашбродь?

— Угу, где чугунка. Скажешь, мол, александровского полка прапорщик Солонов Фёдор тебя послал.

— Ага! — деловито кивнул парень. — А, вашбродь, пороть сильно станут?

— Тьфу! Наслушался баек этих! У нас пленных крестьян, кого по мобилизации забрали, домой отпускают. Ну, если не захочешь у нас воевать, у добровольцев.

— Ни, — покрутил головой пленный. — Батька мне велел домой живым… а то, грит, так шкуру спущу, что и на том свете вспомнишь! благодарствую, вашбродь!

И он, вместе ещё с тройкой таких же, явно только что набранных в пехоту солдат, пошёл к позициям белых.

Александровцы легко прорвали позиции красных на южной окраине Орла. В самом городе перестрелки вспыхивали то у присутственных мест, то у опустевшего здания кадетского корпуса, но зацепиться за город красная пехота не смогла. Рассыпалась, разлетелась брызгами. Многие сдавались в плен — тем охотнее, если слышали, что сдаются не дроздовцам или марковцам, но александровцам.