Александровскiе кадеты. Смута (СИ)

А следом за разъездами валом валила с севера пехота, с новыми командирами, но кое-где во главе полков остались и старые, их поименовали «военспецами», приставили комиссаров с расстрельными командами, но пока всё шло хорошо.

Добровольцы покинули окрестности Славянска, Бахмута, Луганска. Юзовка оставалась в окружении, но колонны красных неумолимо надвигались с севера.

Всё это Федору излагал лучший друг Петя Ниткин, излагал спокойно, но взгляд и у него сделался каким-то отрешённым — и Федор понимал, отчего.

Не сегодня-завтра кадетские роты, враз ставшие «офицерскими», отправятся подпирать трещащий по швам фронт. Хотя, собственно говоря, и трещать было нечему. Слабые заслоны добровольцев вели арьергардные бои к югу от Луганска, по широкой дуге, однако найти разрыв в их построениях, вклиниться в брешь, зайти во фланг и тыл не составляло особого труда.

Петя приносил карты, и Федор бросил даже и хвататься за голову.

Совершенно непонятно было, кто и как собирается оборонять Донбасс.

На севере красные вплотную подошли к Киеву. Некий Петлюра, объявивший себя «гетманоь вольной Украины», попытался сдержать их на рубеже Днепра, но большевики наступали и по правому, и по левому берегам великой реки. В Минске была прочно установлена советская власть, а вот ещё западнее новосозданная польская армия, для которой у Англии с Францией мигом нашлись и оружие, и снаряжение, занимала Брест-Литовск, Вильно, Гродно, и дальше на юг вплоть дол Владимир-Волынского. Поляки пока бездействовали, укрепляясь на занятых с налета территориях, и, по слухам, уже отправили к большевикам делегацию для переговоров о границе.

Елисаветинск, Ростов, Таганрог, Новочеркасск, вся Таврида, Кубань и Крым оставались за добровольцами.

Ставка, говорил Петя, непрерывно заседает, но не может решить, что делать. К этому выводу он приходил, потому что ничего и не делалось. Отдельные офицерские отряды и казачьи сотни по собственному почину пытались сдержать наступающих красных, в ещё выходивших газетах распространялись панические слухи.

И только пятого января появился государев Манифест, где объявлялась мобилизация «всех верных присяге» в областях Таврической, Донецкой и во Всевеликом Войске Донском, равно как и на Кубани, и в Крыму. В отличие от прежних, этот был чётким и конкретным. Был назван враг — большевицкий режим, было вновь заявлено, что земля будет передана тем, кто её обрабатывает, что будут сняты все сословные ограничения к образованию, какие ещё оставались.

И только пятого января с вокзалов приазовья начали уходить эшелоны.

Александровских кадет подняли по тревоге, внезапно, и утром, в стылой тьме, под мелким снежком, они уже грузились в вагоны.

Был среди них и прапорщик Федор Солонов. Хотите верьте, хотите нет, но тяжёлая рана его зажила всего за два с небольшим месяца.

Паровоз нёсся через запорашиваемую снегом степь, а Федор сидел в теплушке, подле остывающей печки и вспоминал, как оставлял Елисаветинск в прошлый раз, семь лет назад — с семьёй, в вагоне первого класса, преисполненный надежд, радостный, счастливый…

— Ничего, Федор, — к нему подсел Две Мишени. Полковник так и остался со своими молодыми бойцами — остальных офицеров велено было государевым указом оставить «для воспитания новых кадет», ибо славный Александровский корпус ныне считался временно пребывающим в Елисаветинске.

Вторая рота, посаженная обратно за парты, страшно этим обстоятельством возмущалась.

— Мы обязательно победим, — с непреклонной убеждённостью сказал Аристов.

— Не как те?

— Не как, Фёдор. Никаких атак густыми цепями на пулемёты. Нас мало, красных всегда больше будет, в разы. Недостаточно сказать, воюем, мол, не числом, а умением, потому что умение это — откуда взять?

— Но мы же знаем, как не надо, верно?

— Знаем, Федя. Вот почему добровольцы и не рвались грудью останавливать красных. Они бы просто продавили нас массой. Их много, они поверили большевикам, они думают, что им и впрямь будет сейчас и земля, и воля, и заводы рабочим, и прямая народная демократия. Казачков-то красные сагитировали уже. Верховые полки чуть ли не все за ними двинулись. Низовские ещё держатся, но уже заколебались.

— Большевики больше пообещали?

Две Мишени поморщился.

— Да нет. Не больше. Земля-то, она и так у казаков. «Бар» пресловутых на нижнем Дону, считай, что и нет. А какие имеются — немногие — так сами из казаков. Имения не слишком большие.

— Тогда что ж такое им посулили?

Аристов вздохнул. Отвечать ему явно не хотелось — тем более, что к разговору стали прислушиваться и другие кадеты первой роты — но всё-таки он ответил:

— Грабить им разрешили. «Буржуев», «богатеев», тех самых «бар» несчастных, какие сыщутся. На селе, в городах — неважно.

— И казаки повелись? — с ужасом спросил кто-то, кажется, Варлам Сокольский.