Александровскiе кадеты. Том 2

– Вот и иди тогда с ней, – обиженно пропыхтел вдруг Петя, густо краснея. – Не надо мне искать никого!.. Как будто я сам не могу! С ней и иди, а я… я вообще не пойду никуда…

– Петь, я… так ведь Лиза уже согласилась… – вырвалось у Фёдора. Внутри всё сжалось – друг обиделся, обиделся, правда, на пустом месте, из-за девчонки… хотя, конечно, не просто девчонки…

– Петь… ну что же теперь, не ссориться же?..

Ниткин не ответил. Забрался к себе на постель, лёг, отвернувшись к стене.

– Петь?..

– А как её хоть зовут?.. – раздалось бурчание из-под одеяла.

– Зина! – обрадованно выпалил Фёдор. – Зина! И… она хорошая, честное слово!..

Ниткин вздохнул.

– Может, не ходить совсем, а?

– А чего не ходить? – горячо заспорил Федя. – И потом… она, Зина, такая… мама у неё экономка, ей на такой бал, как у нас, никогда не попасть!

– Ладно, так уж и быть… Только чтобы она на бал пришла, хоть я её и не знаю… Так что, ты говоришь, она любит? «Приключение октопуса» или как там его? Дай хоть прочитать, а то о чём я с ней говорить стану?

Федя поспешно шлёпнул на стол другу своего драгоценного «Кракена», подарок Ильи Андреевича Положинцева.

– Вот! Читай!..

– Прочту, чего уж там… – проворчал Петя. – А адрес её ты помнишь?

– Узнаю! Всё узнаю! – Федя торопился окончательно погасить ссору. – Ты не обижайся, Петь… ну, честное слово, ничего дурного в том нет, если ты незнакомой девочке напишешь приглашение…

– Ладно, давай спать, – оборвал его Петя, хотя обычно заставить его погасить свет было задачей, сравнимой с двенадцатью подвигами Геракла. И добавил уже вполголоса: – И всё равно она откажется.

Ответное письмо от Зины пришло «ужасно быстро», как сказала бы Лиза, – уже к вечеру следующего дня.

Петя раскрыл золотистый, слегка надушенный конвертик с делано-равнодушным видом:

– Ну что, отказалась, конечно? – проворчал он, не заглядывая в листок.

– А я откуда знаю? – изумился Фёдор. – Тебе письмо, ты и читай!

Петя Ниткин взглянул – сперва одним глазом, искоса, потом уже как следует:

– Надо же, согласилась… – и вдруг густо, густейше покраснел.

– Ну вот, видишь, как хорошо!

– Угу…

Наступал Сочельник. Кадеты разъезжались; Петю Ниткина забрали мама и дядя; большинство из седьмой роты тоже отправились кто куда. Фёдору добираться было недолго; дома его встретил роскошный аромат пирогов, объятия родных; правда, сестра Вера казалась какой-то грустной и задумчивой, но этого следовало ожидать – после рассказа Лизы о впавшем в меланхолию кузене Валериане.

Дома всё чистое, постланы праздничные скатерти, блестят оклады икон в красном углу, и нянюшка вешает нарядную лампадку – только на Рождество да на Пасху. Припасены и поросятки, и куры, и гуси – на следующий день отцу с мамой и самим ехать с визитами, и принимать, немало угощения требуется.

Стоит пушистая ёлка, золотистые орехи, серебряные шары, и – самое главное – рождественская звезда сверху. А понизу – глянь-ка! – катается чёрненький живой комочек с белыми носочками на мягких лапках, с длинными усами, удивляется.

– Надя подобрала, – засмеялся папа, перехватив взгляд Фёдора. – А то бы замёрз, пропал бы… хороший котейка. Черномором назвали.

Черномор носился по комнатам, всё осматривал, обнюхивал, проверял – нет ли где мышиного хода?

– Он хоть и мелкий, а бойкий! – одобряла котёнка няня.

И даже строгая мама не поджимала губы, а так и норовила погладить блестящую чёрную шёрстку.

Повязку Федя ещё носил, хотя плечо уже почти и не болело – так велел доктор, Иван Семёнович.

И вот в этой привычной, родной суете, столь желанной ещё год назад – да что там год, месяц! – Федя Солонов застыл, словно потерянный. Потому что в голову упрямо лезли страницы из книг и журналов, бегло просмотренные там, в потоке иного времени: как не стало там никакого Рождества, не стало рождественской ёлки, сделавшейся вместо этого «новогодней» (хотя Фёдор и помнил, что ещё государь Петр Алексеевич повелел устраивать «новогодние украшения из ветвей еловых альбо сосновых»), и вообще всё, всё, всё стало совершенно иным.

И ему теперь это «иное» никогда не забыть – и никогда никому не рассказать, кроме лишь тех, кто побывал там вместе с ним. И долгая рождественская служба, на которой Федя, если уж совсем честно, был-то всего раз и устал, представала сейчас чем-то очень важным, необходимым, без чего не обойтись. Почему не обойтись, отчего? А вот не обойтись, и всё тут.

«Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся. Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока…»

И грустно, тяжко, совсем не празднично на сердце. Федя бесцельно побродил по комнатам – сёстры суетятся, мама с нянюшкой орудуют на кухне, папа исполняет роль стратегического резерва; скоро идти всем в храм, на Всенощную.

Если домашние и заметили его угрюмость, то, наверное, списали на рану и вообще всё случившееся. Мявкнув, забрался на руки Черномор – глупый, ласковый, ко всем ластится, словно и не котёнок, а щенок.